Он спасся, вскочил в седло и полетел на коне в разные стороны
Некоторые издеваются над лошадью, доводят ее до белого каления и чувствуют моральное удовлетворение.
Выпадет гвоздь – сломается подкова. Сломается подкова – упадет лошадь. Упадет лошадь – погибнет всадник. Погибнет всадник – падет крепость. Падет крепость – не станет государства.
За деньги можно купить женщин – сколько захочешь. Но только не лошадь. Лошадь – воспитывать нужно. Любить. И только тогда она служить будет верно и преданно. Михаил Лермонтов.
Лишь тонко балансирую между нежностью и грубостью можно воспитать настоящую лошадь. Использовать что-то одно – бесполезно.
Поступки и последствия порою не сопоставимы. Жалкая подкова, не вовремя отказавшая лошади может потянуть за собой крах целой империи.
Неужели уже родился человек, в судьбе которого не было присутствия лошадей? У. Фолкнер.
Когда ухаживаешь за конем – становишься матерью для него. Если садишься в седло – будь врагом.
Если кобыла станет дружить со львом – от нее только грива останется.
Продолжение цитат и афоризмов о лошадях читайте на страницах:
Лошади фыркают в дороге – к радостной встрече.
Даже хорошему наезднику нужно помнить, что с коня можно упасть.
На конюшне мелочей не бывает.
Каков всадник, такова и лошадь.
Добрый конь подо мною, господь надо мною.
За глаза коня не покупают.
Изъяны коня снаружи, пороки человека – изнутри.
Без коня казак кругом сирота.
Кони ржут к добру.
На лошадь не плеть покупают, а овес.
И слепая лошадь везет, если зрячий на возу сидит.
Если лошадь прячется под крышу и там ложится, жди плохой погоды, если выходит на открытое место и там ложится - ожидай хорошего дня.
Лошади куют, а жаба ногу подставляет.
И золотые удилы коню не милы.
Лошадь фыркает – к дождю или к теплу.
Лошадь видит дорогу ногами.
Деньгами коня не купишьа удачей
И конь спотыкается, да поправляется.
Призовых лошадей узнают на скачках.
Господь, сотворив лошадь, сказал ей: С тобой не сравнится ни одно животное; все земные сокровища лежат между твоими глазами. Ты будешь топтать моих врагов и возить моих друзей. С твоей спины будут произносить мне молитвы. Ты будешь счастлива на всей земле и тебя будут ценить дороже всех существ, потому что тебе будет принадлежать любовь властелина земли. Ты будешь летать без крыльев и разить без мяча….
Конюшня – это храм, а лошадь – божество в нем.
Куда конь с копытом, туда и рак с клешней.
Белый конь, которого вы видите в парке, может быть зеброй, синхронизированной с оградой.
Копыта у лошадей потеют – к теплу.
Конь на закате солнца с жадностью поедает траву - утром пойдет дождь.
Без хлебного корму лошадь на кнуте едет.
Конь с запинкой и мужик с заминкой не надорвутся.
Лошадь храпит – к ненастью, ко вьюге.
Конь на четырех ногах и то спотыкается.
Добрую лошадь одной рукой бей, другою слезы утирай.
Когда лошадь украдена, поздно запирать двери конюшниангл.
Знает кобыла, что воз поломила.
Сытая лошадь меньше съест.
И комар лошадь свалит, коли волк пособит.
Лошадь показывает себя на бегу, человек во время общения с ним.
Хорошие лошади никогда не бывают плохой масти.
Самое трудное в выездке лошади – это заставить её понять, что от неё требуется.
Кобыла за волком гналась и волку в зубы попалась.
Рай на земле – у лошади на спине.
Без ног нет лошади.
Там, где находится лошадь, там не бывает нечистой силы
Главное достоинство лошади – это откровенность и расположение идти вперёд.
Конь копытом сдачи дает.
Сытый конь меньше съест.
Когда наездник падает духом, его конь не может скакать.
Казак голоден, а конь его сыт.
Тот, кто бьет лошадь, может ударить и друга.
Кто ищет лошадей и женщин без недостатков, тот не будет никогда иметь коня в конюшне, а в доме – жены.
На хлысте далеко не уедешь.
В худого коня корм тратить, что в худую кадушку воду лить.
Держи коня за гриву, за хвост не удержишь.
С хорошего коня не жалко и упасть.
На чужом коне далеко не уедешь.
В мире нет ничего прекраснее скачущего коня, танцующей женщины и корабля под парусами.
Лучше с доброго коня упасть, чем на плохом ехать.
Достоинство лошади не в седле, красота человека не в одежде.
В доме без лошади нужда хозяйничает.
Вычещенная лошадь – здоровая лошадь.
Ржет конь к печали, топает – к погонке.
Лошадь от кошки сохнет, от собаки добреет.
Погоняй коня не кнутом, а овсецом.
Прежде чем купить коня, построй конюшню.
За деньги и кобыла работаетангл.
Обойдешь, огладишь, так и на строгого коня сядешь.
Жир и покой – худшие враги лошади.
Конь - это поэзия в движении.
Бойся бабу спереди, а кобылу сзади.
С чем лошадь покупается, то с нее не сымается.
Ездить верхом может научиться лишь только тот, кто этого очень захочет.
Если бы желания были лошадьми, то нищие могли бы ездить верхомангл.
Сено для влюбленных и коней пахнет по-разному.
Кузнец ему понадобился. Подковывать ты меня, что ли собрался? Меня подковывать не надо. Из фильма «Формула любви».
Порядок бьёт класс.
От хозяйского глаза и конь добреет.
Олимпийская чемпионка по выездке Изабель Верт
Коню овес не тяжелый.
Никогда не покупай рыжей лошади, продай вороную, заботься о белой, а сам езди на гнедой.
Настоящему ездоку – шенкель и повод, плохому хлыст.
Майская роса коню лучше овса.
Конь в пути ложится и упрямится -к снегу.
Калмыцкую лошадь один только калмык и переупрямит.
Нельзя единовременно на двух лошадях сидеть.
Все ищут подкову на счастье, только не конь.
Сено для влюбленных и лошадей по-разному пахнет…
Лошадь человеку крылья.
Гладь коня овсом, а не кнутом.
Жену бери сивую, а кобылу с гривою. На жену никто не позарится, и кобыла никому не достанется.
Земной рай можно найти в книгах премудрости, на спине лошади и над сердцем женщины.
Конь не выдаст, и враг не съест.
Лошадь молодую покупай, а за старую денег не теряй.
Еще не известно, кто из нас люди – лошади, или мы.
Добр конь, да копыта отряхивает.
Дареному коню в зубы не смотрят.
Не гони коня кнутом, а гони его овсом.
Зимой лошадь ложится – к теплу.
На лошадь не плеть покупай, а овес.
Лошадь трясет головой и закидывает ее кверху – к ненастью, к дождю.
Не за то кобылу бьют, что рябая, а за то, что везти не хочет.
В малых манежах рождаются великие всадники.
Был на коне и под конем.
Для любого необходима регулярная работа с тренером. Только тренер увидит все недочёты в вашей работе, укажет на них.
Не торопись ехать, торопись кормить.
Держись за гриву, держись за воздух, держись за землю. Если не удержишься – всё равно держись.
Бойся коня сзади, козла спереди, а плохого человека со всех сторон.
Допрежь думай о лошади, опосля о себе.
Сядешь на лошадь и чувствуешь: летишь! И все тяготы жизни забываются. В. В. Горбатко.
Вопреки расхожему мнению, умственные способности лошади сильно ограничены, а одарена она главным образом памятью.
Большая лошадь хозяину не ко двору: травы недостанет.
В мире нет ничего прекраснее скачущей лошади, танцующей женщины и корабля под парусами.
Сила лошади познается в далеком пути, сердце человека – с течением времени.
Уже первые строки окунают нас в мир далекого детства писателя, "в мир пахучих трав, стрекоз и бабочек и, конечно же, в мир лошадей". Именно лошади придавали лугу "с редкими кочками и кустиками ивняка" особенную и неповторимую красоту. Они оживляли природу своим похрустыванием, пофыркиванием или всхрапом и всем своим видом вызывали волнующие чувства в душе автора. Заворожено глядя на пасущихся лошадей, мы и сами испытываем подобные чувства.
Но дальше нам открывается совершенно иная, печальная и пугающая картина, наполняющая наши сердца невероятной жалостью к несчастным животным. Мы видим их, умирающих от голода и жажды, донимаемых гнусом в душной, запущенной конюшне, куда вечно пьяный конюх "иногда и день и ночь не заявлялся". Невозможно без боли смотреть на нелегкую жизнь этих бедолаг. А ведь были когда-то совсем другие, счастливые времена для лошадей. Из рассказа старой кобылы Забавы мы узнаем о том, что раньше их "жалели и берегли пуще всего на свете", называли кормилицами, холили, украшали лентами - о них заботились, как о самом дорогом сокровище. Вдохновленная этими рассказами, кобылка Рыжуха решила узнать у человека, правда ли все это, не обманула ли ее старая кобыла. Потому что остальные лошади не верили ей. Или просто не хотели еще больше растравливать свою растерзанную душу? В любом случае, теперь эти "огромные, все еще мокрые, печальные глаза" с надеждой и мольбой смотрели на человека: ведь он все знает, он всю жизнь командует лошадьми. Он обязательно расскажет всю правду, Рыжуха верила в это, она доверяла человеку, с которым у нее издавна установились теплые дружеские отношения. И он действительно знал, что были счастливые времена у лошадей, когда их чистили, выхаживали, отдавали им лучший кусок, по нескольку раз на ночь поднимались проведать своих любимиц. Как же могли люди допустить, чтобы все так изменилось? Как могли сделать жизнь этих самых прекрасных и нужных животных такой несчастной? Неужели совсем очерствела душа человека?
А лошади все ждали ответа: "все лошадиное царство, живое и мертвое", в ожидании смотрело на человека. Но он не сказал им правды. С напускной удалью оделил их заранее приготовленным хлебом и ушел. Но в этот момент он совершил ужасную, непоправимую ошибку: он обманул их - любимую Рыжуху и всех лошадей, которые верили ему и жили надеждой. Умные животные, конечно же, разгадали обман и теперь не смогут простить. Уже не будет тех искренних, доверительных отношений, которые существовали до сих пор. Человек сам разрушил это доверие, оттолкнул от себя эти чуткие создания. И когда он понял это, "тяжелая лошадиная тоска" навалилась на него неимоверным грузом, "пригнула к земле". Он почувствовал всю свою нелепость и ничтожность, осознал свою ошибку, но уже ничего не мог исправить.
В своем произведении Ф. А. Абрамов стремился показать, что исчезновение связей человека с животными, с землей, с природой может обернуться очень серьезными последствиями. Потому что земля, животные, общение с ними - это то главное, на чем "строится человечность в человеке". Если исчезнут эти чувства - любовь, доброта, забота, - изменится сама человеческая сущность, изменятся отношения и в людском обществе.
В этой статье мы рассмотрим краткий анализ рассказа "О чем плачут лошади" Абрамова и посмотрим какова главная идея рассказа и какой урок можно извлечь из него. Федор Абрамов действительно необыкновенно ярко изобразил прелести русской природы, и читая рассказ, мы буквально вдыхаем аромат трав, слышим, как порхают бабочки и летают стрекозы, чувствуем, как лошади касаются нас мягкими и теплыми губами.
Захочется потянуться к лошадям и городскому жителю, который видел животных лишь в зоопарке или на арене цирка. А человека, которому доводилось покормить с рук лошадь и дать ей хлеба или сахара, наполнит жалость и сострадание к этим измученным работой и обращением животным. Вот и Рыжуха всплакнула - конюху, который постоянно пьяный, нет дела до того, чтобы дать корма и воды.
Делая анализ рассказа "О чем плачут лошади", мы видим некое фантастическое допущение. После того как лошадь отвечает рассказчику, почему она плачет, выясняется, что она может, будто в сказке, говорить. От Забавы, старой кобылы, читатель узнает, что в прежние времена лошадям были почет и уважение. А как же иначе! Не могли без этих животных обходиться крестьяне, тем и жили. А с приходом техники лошади стали не так нужны. Не совсем их, конечно, отвергли, но все больше пренебрежения появилось у человека к лошади.
Какую идею хотел донести автор?
Федор Абрамов в своем рассказе "О чем плачут лошади", анализ которого мы проводим, старается вызвать сожаление читателя, потосковать о бывших временах. Если внимательно читать произведение, то становится видно, что и самому рассказчику хочется поплакать о том, что былой деревенский уклад разрушен. Чем же он был хорош, разве технический прогресс и появление техники не облегчило жизнь? Но дело в том, что раньше человек лучше ладил с природой, чувствовалось единение с ней. Каждый знал, что и труд, и праздник, да и сама жизнь имеет свою цену. Герой рассказа смотрит в глаза лошади и отражается в них. А ощущает он себя маленьким человеком...
Рассказ побуждает задуматься также о сказочных, деревянных конях, которые так гордо венчают русские крыши. В них воплотилась мечта крестьянина, но теперь о конях забыли, и можно сказать - предали их.
В чем же идея автора, что он хотел нам сказать? Обратим внимание на ключевую мысль анализа "О чем плачут лошади". Чувства героя рассказа подавлены, ведь герой понимает, что и он такой же предатель, потому что представляет собой новое практичное и жестокое время. В конце концов, мы видим, что на нем модные джинсы, и в их карманы он засовывает руки, оставив луг за спиной.
Выводы в анализе
Однако повествователь не так черств душой, наоборот, он тоскует, ведь прежние времена живы в его памяти, он помнит о них, и поэтому ощущает себя противно. Да, он - существо "нелепой лошадиной породы". Почему? Да потому, что ему приходится много работать, а благодарность никто и не выкажет. К тому же он бывший крестьянин, и душа у него крестьянская, не принимающая законов современности - безжалостных и грубых.
Итак, все меньше человек соприкасается с красотой природы, все меньше ценит ее, все больше работает и думает о себе, но пока эти связи остаются, мы будем глубоко сожалеть о потерянном, в том числе, и о лошадях.
Вы прочитали анализ рассказа "О чем плачут лошади" Федора Абрамова. Надеемся, он оказался полезным для вас. В нашем литературном блоге вы найдете сотни статей с анализами произведений и характеристиками персонажей.
Всякий раз, когда я спускался с деревенского угора на луг, я как бы вновь и вновь попадал в свое далекое детство - в мир пахучих трав, стрекоз и бабочек и, конечно же, в мир лошадей, которые паслись на привязи, каждая возле своего кола.
Я частенько брал с собой хлеб и подкармливал лошадей, а если не случалось хлеба, я все равно останавливался возле них, дружелюбно похлопывал по спине, по шее, подбадривал ласковым словом, трепал по теплым бархатным губам и потом долго, чуть не весь день, ощущал на своей ладони ни с чем не сравнимый конский душок.
Самые сложные, самые разноречивые чувства вызывали у меня эти лошади.
Они волновали, радовали мое крестьянское сердце, придавали пустынному лугу с редкими кочками и кустиками ивняка свою особую - лошадиную - красоту, и я мог не минутами, часами смотреть на этих добрых и умных животных, вслушиваться в их однообразное похрустывание, изредка прерываемое то недовольным пофыркиванием, то коротким всхрапом - пыльная или несъедобная травка попалась.
Но чаще всего лошади эти вызывали у меня чувство жалости и даже какой-то непонятной вины перед ними.
Конюх Миколка, вечно пьяный, иногда и день и ночь не заявлялся к ним, и вокруг кола не то что трава - дернина была изгрызена и выбита дочерна. Они постоянно томились, умирали от жажды, их донимал гнус - в затишные вечера серым облаком, тучей клубился над ними комар и мошкара.
В общем, что говорить, - нелегко жилось беднягам. И потому-то я как мог пытался скрасить, облегчить их долю. Да и не только я. Редкая старушонка, редкая баба, оказавшись на лугу, проходила мимо них безучастно.
На этот раз я не шел - бежал к лошадям, ибо кого же я увидел сегодня среди них? Свою любимицу Клару, или Рыжуху, как я называл ее запросто, по-бывалошному, по обычаю тех времен, когда еще не было ни Громов, ни Идей, ни Побед, ни Ударников, ни Звезд, а были Карьки и Карюхи, Воронки и Воронухи, Гнедки и Гнедухи - обычные лошади с обычными лошадиными именами.
Рыжуха была тех же статей и тех же кровей, что и остальные кобылы и мерины. Из породы так называемых мезенок, лошадок некрупных, неказистых, но очень выносливых и неприхотливых, хорошо приспособленных к тяжелым условиям Севера. И доставалось Рыжухе не меньше, чем ее подругам и товарищам. В четыре-пять лет у нее уже была сбита спина под седелкой, заметно отвисло брюхо и даже вены в пахах начинали пухнуть.
И все-таки Рыжуха выгодно выделялась среди своих сородичей.
На некоторых из них просто мочи не было смотреть. Какие-то неряшливые, опустившиеся, с невылинялой клочкастой шкурой, с гноящимися глазами, с какой-то тупой покорностью и обреченностью во взгляде, во всей понурой, сгорбленной фигуре.
А Рыжуха - нет. Рыжуха была кобылка чистая, да к тому же еще сохранила свой веселый, неунывающий характер, норовистость молодости.
Обычно, завидев меня, спускающегося с угора, она вся подбиралась, вытягивалась в струнку, подавала свой звонкий голос, а иногда широко, насколько позволяла веревка, обегала вокруг кола, то есть совершала, как я называл это, свой приветственный круг радости.
Сегодня Рыжуха при моем приближении не выказала ни малейшего воодушевления. Стояла возле кола неподвижно, окаменело, истово, как умеют стоять только лошади, и ничем, решительно ничем не отличалась от остальных кобыл и коней.
«Да что с ней? - с тревогой подумал я. - Больна? Забыла меня за это время?» (Рыжуха две недели была на дальнем сенокосе.)
Я на ходу стал отламывать от буханки большой кусок - с этого, с подкормки, началась наша дружба, но тут кобыла и вовсе озадачила меня: она отвернула голову в сторону.
Рыжуха, Рыжуха... Да это же я... я...
Я схватил ее за густую с проседью челку, которую сам же и подстриг недели три назад - напрочь забивало глаза, притянул к себе. И что же я увидел? Слезы. Большие, с добрую фасолину, лошадиные слезы.
Рыжуха, Рыжуха, да что с тобой?
Рыжуха молча продолжала плакать.
Ну, хорошо, у тебя горе, у тебя беда. Но ты можешь сказать, в чем дело?
У нас тут спор один был...
У кого - у нас?
У нас, у лошадей.
У вас спор? - удивился я. - О чем?
О лошадиной жизни. Я им сказала, что были времена, когда нас, лошадей, жалели и берегли пуще всего на свете, а они подняли меня на смех, стали издеваться надо мной... - и тут Рыжуха опять расплакалась.
Я насилу успокоил ее. И вот что в конце концов рассказала она мне.
На дальнем покосе, с которого только что вернулась Рыжуха, она познакомилась с одной старой кобылой, с которой на пару ходила в конной косилке. И вот эта старая кобыла, когда им становилось совсем невмоготу (а работа там была каторжная, на износ), начинала подбадривать ее своими песнями.
Я в жизни ничего подобного не слыхала, - говорила Рыжуха. - Из этих песен я узнала, что были времена, когда нас, лошадей, называли кормилицами, холили и ласкали, украшали лентами. И когда я слушала эти песни, я забывала про жару, про оводов, про удары ременки, которой то и дело лупил нас злой мужик. И мне легче, ей-богу, легче было тащить тяжелую косилку. Я спрашивала Забаву - так звали старую кобылу, - не утешает ли она меня. Не сама ли она придумалавсе эти красивые песни про лошадиное беспечальное житье? Но она меня уверяла, что все это сущая правда и что песни эти певала ей еще мать. Певала, когда она была сосунком. А мать их слышала от своей матери. И так эти песни про счастливые лошадиные времена из поколения в поколение передавались в ихнем роду.
И вот, - заключила свой рассказ Рыжуха, - сегодня утром, как только нас вывели на луг, я начала петь песни старой кобылы своим товаркам и товарищам, а они закричали в один голос: «Вранье все это, брехня! Замолчи! Не растравляй нам: душу. И так тошно».
Рыжуха с надеждой, с мольбой подняла ко мне свои огромные, все еще мокрые, печальные глаза, в фиолетовой глубине которых я вдруг увидел себя - маленького, крохотного человечка.
Скажите мне... Вы человек, вы все знаете, вы из тех, кто всю жизнь командует нами... Скажите, были такие времена, когда нам, лошадям, жилось хорошо? Не соврала мне старая кобыла? Не обманула?
Я не выдержал прямого, вопрошающего взгляда Рыжухи. Я отвел глаза в сторону и тут мне показалось, что отовсюду, со всех сторон, на меня смотрят большие и пытливые лошадиные глаза. Неужели то, о чем спрашивала меня Рыжуха, занимало и других лошадей? Во всяком случае, обычного хруста, который всегда слышится на лугу, не было.
Не знаю, сколько продолжалась для меня эта молчаливая пытка на зеленой луговине под горой, - может, минуту, может, десять минут, может, час, но я взмок с головы до ног.
Все, все правильно говорила старая кобыла, ничего не соврала. Были, были такие времена, и были еще недавно, на моей памяти, когда лошадью дышали и жили, когда ей скармливали самый лакомый кусок, а то и последнюю краюху хлеба - мы-то как-нибудь выдюжим, мы-то и с голодным брюхом промаемся до утра. Нам не привыкать. А что делалось по вечерам, когда наработавшаяся за день лошадка входила в свой заулок! Вся семья, от мала до велика, выбегала встречать ее, и сколько же ласковых, сколько благодарных слов выслушивала она, с какой любовью распрягали ее, выхаживали, водили на водопой, скребли, чистили! А сколько раз за ночь поднимались хозяева, чтобы проведать свое сокровище!
Да, да, сокровище. Главная опора и надежда всей крестьянской жизни, потому как без лошади - никуда: ни в поле выехать, ни в лес. Да и не погулять как следует.
Полвека прожил я на белом свете и чудес, как говорится, повидал немало - и своих, и заморских, а нет, русские гулянья на лошадях о масленице сравнить не с чем.
Все преображалось как в сказке. Преображались мужики и парни - чертом выгибались на легких расписных санках с железными подрезами, преображались лошади. Эх, гулюшки, эх, родимые! Не подкачайте! Потешьте сердце молодецкое! Раздуйте метель-огонь на всю улицу!
И лошади раздували. Радугами плясали в зимнем воздухе цветастые, узорчатые дуги, июльский жар несло от медных начищенных сбруй, и колокольцы, колокольцы - услада русской души...
Первая игрушка крестьянского сына - деревянный конь. Конь смотрел на ребенка с крыши родного отцовского дома, про коня-богатыря, про сивку-бурку пела и рассказывала мать, конем украшал он, подросши, прялку для своей суженой, коню молился - ни одной божницы не помню я в своей деревне без Егория Победоносца. И конской подковой - знаком долгожданного мужицкого счастья - встречало тебя почти каждое крыльцо. Всё - конь, всё - от коня: вся жизнь крестьянская, с рождения до смерти...
Ну и что же удивительного, что из-за коня, из-за кобылы вскипали все главные страсти в первые колхозные годы!
У конюшни толклись, митинговали с утра до ночи, там выясняли свои отношения. Сбил у Воронка холку, не напоил Гнедуху вовремя, навалил слишком большой воз, слишком быстро гнал Чалого, и вот уж крик, вот уж кулаком в рыло заехали.
Э-э, да что толковать о хозяевах, о мужиках, которые всю жизнь кормились от лошади!
Я, отрезанный ломоть, студент университета, еще накануне войны не мог спокойно пройти мимо своего Карька, который когда-то, как солнце, освещал всю жизнь нашей многодетной, рано осиротевшей семьи. И даже война, даже война не вытравила во мне память о родном коне.
Помню, в сорок седьмом вернулся в деревню. Голод, разор, запустение, каждый дом рыдает по не вернувшимся с войны. А стоило мне увидеть первую лошадь, и на мысли пришел Карько.
Нету вашего Карька, - ответил мне конюх-старик. - На лесном фронте богу душу отдал. Ты думаешь, только люди в эту войну воевали? Нет, лошади тоже победу ковали, да еще как...
Карько, как я узнал дальше, свой жизненный путь закончил в самый День Победы. Надо было как-то отметить, отпраздновать такой день. А как? Чем? Вот и порешили пожертвовать самой старой доходягой. Короче, когда Карько притащился из лесу со своим очередным возом, на него сверху, со штабеля, обрушили тяжеленные бревна...
В каждом из нас, должно быть, живет пушкинский вещий Олег, и года три назад, когда мне довелось быть в Росохах, где когда-то в войну шла заготовка леса, я попытался разыскать останки своего коня.
Лесопункта давно уже не было. Старые бараки, кое-как слепленные когда-то стариками да мальчишками, развалились, заросли крапивой, а на месте катища, там, где земля была щедро удобрена щепой и корой, вымахали густые заросли розового иван-чая.
Я побродил возле этих зарослей, в двух-трех местах даже проложил через них тропу, но останков никаких не нашел...
Рыжуха все так же, с надеждой, с мольбой смотрела на меня. И смотрели другие лошади. И казалось, все пространство на лугу, под горой - сплошь одни лошадиные глаза. Все, и живые, на привязи, и те, которых давно уже не было, - все лошадиное царство, живое и мертвое, вопрошало сейчас меня. А я вдруг напустил на себя бесшабашную удаль и воскликнул:
Ну, ну, хватит киснуть! Хватит забивать себе голову всякой ерундой. Давайте лучше грызть хлеб, пока грызется.
И вслед за тем, избегая глядеть в глаза Рыжухе, я торопливо бросил на луг, напротив ее вытянутой морды, давно приготовленный кусок хлеба, потом быстро оделил хлебом других лошадей и с той же разудалой бесшабашностью театрально вскинул руку:
Покель! В энтом деле без банки нам все равно не разобраться... - И, глубоко сунув руки в карманы модных джинсов, быстрой, развязной походкой двинулся к реке.
А что я мог ответить этим бедолагам? Сказать, что старая кобыла ничего не выдумала, что были у лошадей счастливые времена?
Я пересек пересохшее озеро, вышел на старую, сохранившуюся еще от доколхозных времен межу, которая всегда радовала меня своим буйным разнотравьем.
Но я ничего не видел сейчас.
Все мое существо, весь мой слух были обращены назад, к лошадям. Я ждал, каждым своим нервом ждал, когда же они начнут грызть хлеб, с обычным лошадиным хрустом и хрумканьем стричь траву на лугу.
Ни малейшего звука не доносилось оттуда.
И тогда я вдруг стал понимать, что я совершил что-то непоправимое, страшное, что я обманул Рыжуху, обманул всех этих несчастных кляч и доходяг и что никогда, никогда уже у меня с Рыжухой не будет той искренности и того доверия, которые были до сих пор.
И тоска, тяжелая лошадиная тоска навалилась на меня, пригнула к земле. И вскоре я уже сам казался себе каким-то нелепым, отжившим существом. Существом из той же лошадиной породы...
Федор Абрамов, 1973
Любезный навеститель, благодарим тебя за столь удачный выбор, рассказ "О чем плачут лошади" Абрамов Федор однозначно стоит твоего внимания и заслуживает твоего одобрения. Очарование, восхищение и неописуемую внутреннюю радость производят картины рисуемые нашим воображением при прочтении подобных произведений. Все герои "оттачивались" опытом народа, который веками создавал, усиливал и преображал их, уделяя большое и глубокое значения детскому воспитанию. Преданность, дружба и самопожертвование и иные положительные чувства преодолевают все противостоящие им: злобу, коварство, ложь и лицемерие. Зачастую вызывают умиление диалоги героев, они полны незлобия, доброты, прямоты и с их помощью вырисовывается иная картина реальности. Все описания окружающей среды созданы и изложены с чувством глубочайшей любви и признательности к объекту изложения и создания. Мило и отрадно погрузиться в мир, в котором всегда одерживает верх любовь, благородство, нравственность и бескорыстность, которыми назидается читатель. "О чем плачут лошади" Абрамов Федор читать бесплатно онлайн следовало бы родителям своим деткам, со своими комментариями и рассуждениями и родительскими назиданиями.
В сякий раз, когда я спускался с деревенского угора на луг, я как бы вновь и вновь попадал в свое далекое детство — в мир пахучих трав, стрекоз и бабочек и, конечно же, в мир лошадей, которые паслись на привязи, каждая возле своего кола.
Я частенько брал с собой хлеб и подкармливал лошадей, а если не случалось хлеба, я все равно останавливался возле них, дружелюбно похлопывал по спине, по шее, подбадривал ласковым словом, трепал по теплым бархатным губам и потом долго, чуть не весь день, ощущал на своей ладони ни с чем не сравнимый конский душок.
Самые сложные, самые разноречивые чувства вызывали у меня эти лошади.
Они волновали, радовали мое крестьянское сердце, придавали пустынному лугу с редкими кочками и кустиками ивняка свою особую — лошадиную — красоту, и я мог не минутами, часами смотреть на этих добрых и умных животных, вслушиваться в их однообразное похрустывание, изредка прерываемое то недовольным пофыркиванием, то коротким всхрапом — пыльная или несъедобная травка попалась.
Но чаще всего лошади эти вызывали у меня чувство жалости и даже какой-то непонятной вины перед ними.
Конюх Миколка, вечно пьяный, иногда и день и ночь не заявлялся к ним, и вокруг кола не то что трава — дернина была изгрызена и выбита дочерна. Они постоянно томились, умирали от жажды, их донимал гнус — в затишные вечера серым облаком, тучей клубился над ними комар и мошкара.
В общем, что говорить, — нелегко жилось беднягам. И потому-то я как мог пытался скрасить, облегчить их долю. Да и не только я. Редкая старушонка, редкая баба, оказавшись на лугу, проходила мимо них безучастно.
На этот раз я не шел — бежал к лошадям, ибо кого же я увидел сегодня среди них? Свою любимицу Клару, или Рыжуху, как я называл ее запросто, по-бывалошному, по обычаю тех времен, когда еще не было ни Громов, ни Идей, ни Побед, ни Ударников, ни Звезд, а были Карьки и Карюхи, Воронки и Воронухи, Гнедки и Гнедухи — обычные лошади с обычными лошадиными именами.
Рыжуха была тех же статей и тех же кровей, что и остальные кобылы и мерины. Из породы так называемых мезенок, лошадок некрупных, неказистых, но очень выносливых и неприхотливых, хорошо приспособленных к тяжелым условиям Севера. И доставалось Рыжухе не меньше, чем ее подругам и товарищам. В четыре-пять лет у нее уже была сбита спина под седелкой, заметно отвисло брюхо и даже вены в пахах начинали пухнуть.
И все-таки Рыжуха выгодно выделялась среди своих сородичей.
На некоторых из них просто мочи не было смотреть. Какие-то неряшливые, опустившиеся, с невылинялой клочкастой шкурой, с гноящимися глазами, с какой-то тупой покорностью и обреченностью во взгляде, во всей понурой, сгорбленной фигуре.
А Рыжуха — нет. Рыжуха была кобылка чистая, да к тому же еще сохранила свой веселый, неунывающий характер, норовистость молодости.
Обычно, завидев меня, спускающегося с угора, она вся подбиралась, вытягивалась в струнку, подавала свой звонкий голос, а иногда широко, насколько позволяла веревка, обегала вокруг кола, то есть совершала, как я называл это, свой приветственный круг радости.
Сегодня Рыжуха при моем приближении не выказала ни малейшего воодушевления. Стояла возле кола неподвижно, окаменело, истово, как умеют стоять только лошади, и ничем, решительно ничем не отличалась от остальных кобыл и коней.
«Да что с ней? — с тревогой подумал я. — Больна? Забыла меня за это время?» (Рыжуха две недели была на дальнем сенокосе.)
Я на ходу стал отламывать от буханки большой кусок — с этого, с подкормки, началась наша дружба, но тут кобыла и вовсе озадачила меня: она отвернула голову в сторону.
— Рыжуха, Рыжуха… Да это же я… я…
Я схватил ее за густую с проседью челку, которую сам же и подстриг недели три назад — напрочь забивало глаза, притянул к себе. И что же я увидел? Слезы. Большие, с добрую фасолину, лошадиные слезы.
— Рыжуха, Рыжуха, да что с тобой?
Рыжуха молча продолжала плакать.
— Ну, хорошо, у тебя горе, у тебя беда. Но ты можешь сказать, в чем дело?
— У нас тут спор один был…
— У кого — у нас?
— У нас, у лошадей.
— У вас спор? — удивился я. — О чем?
— О лошадиной жизни. Я им сказала, что были времена, когда нас, лошадей, жалели и берегли пуще всего на свете, а они подняли меня на смех, стали издеваться надо мной… — и тут Рыжуха опять расплакалась.
Я насилу успокоил ее. И вот что в конце концов рассказала она мне.
На дальнем покосе, с которого только что вернулась Рыжуха, она познакомилась с одной старой кобылой, с которой на пару ходила в конной косилке. И вот эта старая кобыла, когда им становилось совсем невмоготу (а работа там была каторжная, на износ), начинала подбадривать ее своими песнями.
— Я в жизни ничего подобного не слыхала, — говорила Рыжуха. — Из этих песен я узнала, что были времена, когда нас, лошадей, называли кормилицами, холили и ласкали, украшали лентами. И когда я слушала эти песни, я забывала про жару, про оводов, про удары ременки, которой то и дело лупил нас злой мужик. И мне легче, ей-богу, легче было тащить тяжелую косилку. Я спрашивала Забаву — так звали старую кобылу, — не утешает ли она меня. Не сама ли она придумала все эти красивые песни про лошадиное беспечальное житье? Но она меня уверяла, что все это сущая правда и что песни эти певала ей еще мать. Певала, когда она была сосунком. А мать их слышала от своей матери. И так эти песни про счастливые лошадиные времена из поколения в поколение передавались в ихнем роду.
— И вот, — заключила свой рассказ Рыжуха, — сегодня утром, как только нас вывели на луг, я начала петь песни старой кобылы своим товаркам и товарищам, а они закричали в один голос: «Вранье все это, брехня! Замолчи! Не растравляй нам: душу. И так тошно».
Рыжуха с надеждой, с мольбой подняла ко мне свои огромные, все еще мокрые, печальные глаза, в фиолетовой глубине которых я вдруг увидел себя — маленького, крохотного человечка.
— Скажите мне… Вы человек, вы все знаете, вы из тех, кто всю жизнь командует нами… Скажите, были такие времена, когда нам, лошадям, жилось хорошо? Не соврала мне старая кобыла? Не обманула?
Я не выдержал прямого, вопрошающего взгляда Рыжухи. Я отвел глаза в сторону и тут мне показалось, что отовсюду, со всех сторон, на меня смотрят большие и пытливые лошадиные глаза. Неужели то, о чем спрашивала меня Рыжуха, занимало и других лошадей? Во всяком случае, обычного хруста, который всегда слышится на лугу, не было.
Не знаю, сколько продолжалась для меня эта молчаливая пытка на зеленой луговине под горой, — может, минуту, может, десять минут, может, час, но я взмок с головы до ног.
Все, все правильно говорила старая кобыла, ничего не соврала. Были, были такие времена, и были еще недавно, на моей памяти, когда лошадью дышали и жили, когда ей скармливали самый лакомый кусок, а то и последнюю краюху хлеба — мы-то как-нибудь выдюжим, мы-то и с голодным брюхом промаемся до утра. Нам не привыкать. А что делалось по вечерам, когда наработавшаяся за день лошадка входила в свой заулок! Вся семья, от мала до велика, выбегала встречать ее, и сколько же ласковых, сколько благодарных слов выслушивала она, с какой любовью распрягали ее, выхаживали, водили на водопой, скребли, чистили! А сколько раз за ночь поднимались хозяева, чтобы проведать свое сокровище!
Да, да, сокровище. Главная опора и надежда всей крестьянской жизни, потому как без лошади — никуда: ни в поле выехать, ни в лес. Да и не погулять как следует.
Полвека прожил я на белом свете и чудес, как говорится, повидал немало — и своих, и заморских, а нет, русские гулянья на лошадях о масленице сравнить не с чем.
Все преображалось как в сказке. Преображались мужики и парни — чертом выгибались на легких расписных санках с железными подрезами, преображались лошади. Эх, гулюшки, эх, родимые! Не подкачайте! Потешьте сердце молодецкое! Раздуйте метель-огонь на всю улицу!
И лошади раздували. Радугами плясали в зимнем воздухе цветастые, узорчатые дуги, июльский жар несло от медных начищенных сбруй, и колокольцы, колокольцы — услада русской души…
Первая игрушка крестьянского сына — деревянный конь. Конь смотрел на ребенка с крыши родного отцовского дома, про коня-богатыря, про сивку-бурку пела и рассказывала мать, конем украшал он, подросши, прялку для своей суженой, коню молился — ни одной божницы не помню я в своей деревне без Егория Победоносца. И конской подковой — знаком долгожданного мужицкого счастья — встречало тебя почти каждое крыльцо. Всё — конь, всё — от коня: вся жизнь крестьянская, с рождения до смерти…
Ну и что же удивительного, что из-за коня, из-за кобылы вскипали все главные страсти в первые колхозные годы!
У конюшни толклись, митинговали с утра до ночи, там выясняли свои отношения. Сбил у Воронка холку, не напоил Гнедуху вовремя, навалил слишком большой воз, слишком быстро гнал Чалого, и вот уж крик, вот уж кулаком в рыло заехали.
Э-э, да что толковать о хозяевах, о мужиках, которые всю жизнь кормились от лошади!
Я, отрезанный ломоть, студент университета, еще накануне войны не мог спокойно пройти мимо своего Карька, который когда-то, как солнце, освещал всю жизнь нашей многодетной, рано осиротевшей семьи. И даже война, даже война не вытравила во мне память о родном коне.
Помню, в сорок седьмом вернулся в деревню. Голод, разор, запустение, каждый дом рыдает по не вернувшимся с войны. А стоило мне увидеть первую лошадь, и на мысли пришел Карько.
— Нету вашего Карька, — ответил мне конюх-старик. — На лесном фронте богу душу отдал. Ты думаешь, только люди в эту войну воевали? Нет, лошади тоже победу ковали, да еще как…
Карько, как я узнал дальше, свой жизненный путь закончил в самый День Победы. Надо было как-то отметить, отпраздновать такой день. А как? Чем? Вот и порешили пожертвовать самой старой доходягой. Короче, когда Карько притащился из лесу со своим очередным возом, на него сверху, со штабеля, обрушили тяжеленные бревна…
В каждом из нас, должно быть, живет пушкинский вещий Олег, и года три назад, когда мне довелось быть в Росохах, где когда-то в войну шла заготовка леса, я попытался разыскать останки своего коня.
Лесопункта давно уже не было. Старые бараки, кое-как слепленные когда-то стариками да мальчишками, развалились, заросли крапивой, а на месте катища, там, где земля была щедро удобрена щепой и корой, вымахали густые заросли розового иван-чая.
Я побродил возле этих зарослей, в двух-трех местах даже проложил через них тропу, но останков никаких не нашел…
…Рыжуха все так же, с надеждой, с мольбой смотрела на меня. И смотрели другие лошади. И казалось, все пространство на лугу, под горой — сплошь одни лошадиные глаза. Все, и живые, на привязи, и те, которых давно уже не было, — все лошадиное царство, живое и мертвое, вопрошало сейчас меня. А я вдруг напустил на себя бесшабашную удаль и воскликнул:
— Ну, ну, хватит киснуть! Хватит забивать себе голову всякой ерундой. Давайте лучше грызть хлеб, пока грызется.
И вслед за тем, избегая глядеть в глаза Рыжухе, я торопливо бросил на луг, напротив ее вытянутой морды, давно приготовленный кусок хлеба, потом быстро оделил хлебом других лошадей и с той же разудалой бесшабашностью театрально вскинул руку:
— Покель! В энтом деле без банки нам все равно не разобраться… — И, глубоко сунув руки в карманы модных джинсов, быстрой, развязной походкой двинулся к реке.
А что я мог ответить этим бедолагам? Сказать, что старая кобыла ничего не выдумала, что были у лошадей счастливые времена?
Я пересек пересохшее озеро, вышел на старую, сохранившуюся еще от доколхозных времен межу, которая всегда радовала меня своим буйным разнотравьем.
Но я ничего не видел сейчас.
Все мое существо, весь мой слух были обращены назад, к лошадям. Я ждал, каждым своим нервом ждал, когда же они начнут грызть хлеб, с обычным лошадиным хрустом и хрумканьем стричь траву на лугу.
Ни малейшего звука не доносилось оттуда.
И тогда я вдруг стал понимать, что я совершил что-то непоправимое, страшное, что я обманул Рыжуху, обманул всех этих несчастных кляч и доходяг и что никогда, никогда уже у меня с Рыжухой не будет той искренности и того доверия, которые были до сих пор.
И тоска, тяжелая лошадиная тоска навалилась на меня, пригнула к земле. И вскоре я уже сам казался себе каким-то нелепым, отжившим существом. Существом из той же лошадиной породы…
