| Урок № 35 | 7а от 31.01. | 7б от 31.01. | 7в от 31.01. | 2017 |
|||||||||||||||
| Тема: «Л.Н. Толстой. Детство писателя. Автобиографический характер повести «Детство». Главы «Maman», « Что за человек был мой отец», «Классы». |
|||||||||||||||||||
| Цель урока: знакомство с великим писателем, его биографией, повестью «Детство»; анализ некоторых глав. |
|||||||||||||||||||
| Задачи: |
|||||||||||||||||||
| предметные: | познакомить учащихся с новым жанром художественной литературы трилогией, с содержанием главы из повести; |
||||||||||||||||||
| метапредметные : | развивать навыки анализа текста, совершенствовать чтение, обучение связной речи, умение находить средства выразительности, которые использует автор для выражения своих чувств; составлять портретную характеристику; |
||||||||||||||||||
| личностные : | воспитывать тёплое и бережное отношение к матери - самому дорогому человеку. |
||||||||||||||||||
| Тип урока: комбинированный. |
|||||||||||||||||||
| Методы урока: слово учителя, индивидуальная работа, коллективная работа. |
|||||||||||||||||||
| Технология: исследовательско - информационная. |
|||||||||||||||||||
| Оборудование: видеохроника, презентация. |
|||||||||||||||||||
| ХОД УРОКА |
|||||||||||||||||||
| Деятельность учителя | Деятельность обучающихся |
||||||||||||||||||
| Организационный этап. |
|||||||||||||||||||
| Проверка готовности класса к уроку. Выяснение отсутствующих, причины. Запись в журнале и тетради приёма-передачи. | Приветствуют. Дежурные по классу отвечают. |
||||||||||||||||||
| Проверка д/з. |
|||||||||||||||||||
| Проверить наличие подготовленных сообщений о жизни и творчестве Л.Н.Толстого. Тест на знание сказки. (По материалу прошлого урока). 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 |
||||||||||
Демонстрация работ.
Выполнение теста.
Мотивация УУД. Целеполагание.
Речевая разминка.
В
ЧУДЕТСТВО
откроешь окошки –
СЧАСТЛИВЕНЬ
стучит по дорожке,
Цветёт
ВЕСЕЛЮТИК
у речки,
И звонко поют
СОЛОВЕЧКИ
.
А где-то по дальним дорогам
Бредут НОСОМОТ с БЕГЕРОГОМ…
Мы с ними в ЧУДЕТСТВО скорее пойдём –
Спешит ТОРОПИНКА под самым окном,
Зовёт нас глядеть – заглядеться:
Что там за окошком?
Чу!.. Детство!
- Какие слова вызвали у вас улыбку? Почему? Сможете их объяснить.
Настраиваются на работу через прослушивание стихотворения о детстве.
Объявление темы. Постановка цели, задач. Объяснение плана урока.
Сегодня мы с вами познакомимся с удивительным произведением о детстве.
Как сам Л.Н.Толстой сказал о своем произведении?
«Когда я писал «Детство», то мне казалось, что до меня никто ещё не почувствовал и не изобразил всю прелесть и поэзию детства».
- О чем говорят эти слова?
Мир Толстого – это мир, залитый солнечным светом, простым и ярким… (В.Г.Короленко.
Лев Николаевич Толстой родился 9 сентября 1828 г. в усадьбе Ясная Поляна недалеко от Тулы. (Демонстрация видеохроники о «Музее-усадьбе «Ясная Поляна»). С этой усадьбой связана вся его жизнь.
Оформление тетради, запись эпиграфа.
Что это произведение крайне дорого писателю.
Просмотр хроники о Ясной Поляне.
История создания. Сегодня мы познакомимся с отрывками из повести, которая стала первым литературным трудом писателя, она сразу сделала известным автора, которому тогда было только 24 года.
Повесть «Детство» первая часть трилогии «Детство. Отрочество. Юность». Трилогия – это литературное произведение, состоящее из трех самостоятельных произведений, но объединенных общей идеей и преемственностью сюжета. Впервые она появилась в сентябрьском номере журнала «Современник»
«Детство» - 1852 год за подписью « ЛН ». «Отрочество» печаталось в 1854 и было подписано « ЛНТ », «Юность» увидела свет в январе 1857 года, и стоявшее под ней имя « Граф Л.Н. Толстой » было уже широко известно в русской литературе.
Запись термина в рабочую тетрадь.
Запись некоторых дат.
Чтение и анализ глав из повести.
Главный герой «Детства» Николенька Иртеньев воспитывается в крепостном поместье. В 19 веке обучение в лицеях и гимназиях дети начинали с 9-10 лет, а до этого их воспитывали гувернеры и домашние учителя, чаще всего иностранцы. Иногда домашнее образование продолжалось до тех пор, пока молодой человек не поступал в университет или пажеский корпус (девушки не приминались в высшие учебные заведения до 1864 года).
Главный герой Николенька Иртеньев , от чьего лица ведется повествование. В данных главах мы узнаем о матушке главного героя, об отце, а в третьей главе – размышления – воспоминания о прекрасной поре детстве, о наиболее запомнившихся моментах далекого детства.
Тема - детские воспоминания, ведь и повесть называется «Детство». Проблема - становление личности.
- Что влияет на воспитание ребенка?
Идея - нужно любить своих родителей, близких.
- Что важнее в рассказе – описание событий или описание переживаний мальчика?
Коллективное чтение и обсуждение глав. Кратко записать основные понятия повести.
Глава «Maman».
Лексическая работа: Гостиная – комната для приёма гостей; Воскресить в воображении – вспомнить забытое; Этюд – небольшое музыкальное произведение; Октава – интервал между одноименными звуками различной высоты;
Чепец – женский головной убор, завязывающийся под подбородком; Кацавейка – верхняя короткая кофта; Подойти к ручке – поцеловать; Утонченный – изысканный, хорошо развитый; Гумно – площадка для молотьбы сжатого хлебного колоса
Составление плана:
Простой планЦитатный
1.Матушка разливает чай (завязка )
1.»Матушка сидела в гостиной и разливала чай».
2. Николенька представляет маменьку, какою она была в то время.
2. «Это слёзы воображения».
3.Любочка занимается музыкой
3. «За роялем сидела моя сестрица Любочка»
4.Приход Карда Ивановича
4. «Карл Иванович был глуховат на одно ухо»
5. Улыбка матушки
5. «В одной улыбке состоит то, что называется красотою лица»
6.Выдуманный сон (кульминация)
6.»Припоминая выдуманный сон»
7. В кабинет отца (развязка )
7. «Мы пошли к папа»
Беседа по вопросам:
- Какие чувства вы испытали, прочитав эту главу? (нежности, любви, восхищения, восторга).
-Почему? (речь идёт о самом дорогом человеке – маме)
- Какова атмосфера в доме, где живет Николенька? Как мы можем это понять?
Портрет героя .
Из чего он складывается? (описание внешности, черты характера, отношение к другим персонажам).
Составим портрет матушки (заполняем таблицу)
Описание внешностиЧерты характера
Отношение к другим персонажам
Карие глаза
Доброта
Любовь и забота к детям
Родинка на шее
Любовь
Уважение к слугам (голубчик, душечка)
Вьющиеся волосы
Веселая и грустная улыбка
Ласка
нежность
Шитый и белый воротничок
Спокойствие
Нежная сухая рука
Проверка самостоятельной работы. Проверка проводится зачитыванием.
- А каков портрет главного героя? (мечтательный, нежный, ласковый, очень любит маму, целует ей руки, заботливый и добрый, он молится за родителей, уважает слуг).
- Почему? Похожи мама и мальчик ?
Толкование некоторых слов.
Составления плана по выбору.
Анализируют, делают выводы, отвечают на вопросы.
Заполнение таблицы.
Физминутка
Просмотр видеоролика «Музей Ясная Поляна». (Современный фильм).
Релаксация.
Продолжение работы над темой.
Глава «Что за человек был мой отец?»
Лексическая работа:
Человек большого света - общество; Водился – знался, дружил; Светский человек - отвечающий понятиям и требованиям общества; Его конёк – разговор на излюбленную тему; Патетический – взволнованный; Публика – люди, находящиеся в роли зрителей; Нравственные убеждения – соответствующие требованиям высокой нравственности, прочно сложившееся мнение.
Устное словесное рисование . Нарисуем портрет отца.
- Чем запоминается его портрет?
Внешность : Статный, высокого роста, сильного сложения, маленькие улыбающиеся глазки, большой орлиный нос, лысина на голове, одевался изящно, носил легкое платье, манжеты, воротнички. (Обратимся к портрету отца).
Характер : предприимчивый, он был самоуверенный, гордый, удачливый в делах, уважаемый в обществе, умел скрывать неприятности, имел блестящие связи в обществе.
- Есть ли в этом отрывке слова, говорящие об отношении героя к отцу?
- Отвечает ли рассказчик на вопрос, поставленный в заголовке? ( Наверное, нет герой до конца так и не понимает отца, он не так близок к детям, как мать ).
- Одинаковым ли чувством проникнуты эти главы? ( О матери нежно, открыто, с любовью, а об отце сдержанно, сухо, с вопросом. Видимо отец таил в себе какую-то загадку для маленького Николеньки )
- В какой атмосфере жил Николенька, как к нему относились окружающие?
Это атмосфера любви, радости, счастья. Николеньку любили все: мать, отец, Карл Иванович, Наталья Савишна.
Мальчик окружён любовью, живёт в доброй, хорошей семье. Все сложности взрослой жизни откроются ему через годы.
Толкование непонятных слов.
«Бог знает, были ли у него какие- нибудь нравственные убеждения?»
Глава «Классы»
Учителем Николеньки и его брата Володи был Карл Иванович Мауер , немец. Давайте познакомимся с ним поближе.
И вот теперь Карл Иванович узнал, что ребята уезжают учиться в Москву, где располагались лучшие учебные заведения. Вот почему наш отрывок начинается словами: «Карл Иванович был очень не в духе». Прочитаем его.
Вопросы классу:
– Как отнесся Карл Иванович к известию об отъезде ребят?
– Что он сказал дяде Николаю?
– В чем выразилось негодование учителя на уроке?
– Какое предложение продиктовал он ребятам?
– Как мальчики отнеслись к разлуке с учителем?
А сейчас давайте узнаем, чем закончилось это приключение.
Чтение учеником подготовленного отрывка из главы XI. «Занятия в кабинете и гостиной», из которой становится известно, что Карл Иванович поехал в Москву.
– Что мы можем сказать о Карле Ивановиче?
– Каким он вам кажется?
– За какие качества его можно любить и уважать?
– Хотели бы иметь такого учителя?
- Что хотел нам сказать Толстой, создавая образ Карла Ивановича? - Что было для него главным?
Доброта, искренность, любовь к детям, привязанность, но самое главное – уважение. Только так можно воспитать личность.
Анализ героя.
Запись вывода.
Рефлексия.
Продолжите предложение:
Сегодня на уроке я запомнил…,я понял…, я осознал…
Анализируют, обобщают, делают выводы.
Д/з., оценивание.
Запись в дневник.
Тест по сказке «Повесть о том, как мужик двух генералов прокормил». Вариант 11. Что читают два генерала, оказавшись на острове?
1.сборник стихов 2.роман 3.газету 4.письма
2. В каком городе живут генералы?
1.Москва 2.Петербург 3.Глупов 4.Тверь
3. Что получают генералы, приехав домой с острова?
1.повышение по службе 2. письма от родных 3.медаль за отвагу 4.накопившуюся пенсию
4. Какие фрукты срывает с деревьев крестьянин, чтобы накормить генералов?
1.яблоки 2.груши 3.ананасы 4.кокосы
5. Что откусывает один генерал у другого в порыве голода?
1.цепочку 2.перчатки 3.орден 4.рубашку
6. Где служили генералы до того, как уйти в отставку?
1.в гвардейском полку 2.в пехотном полку 3.в полиции 4.в регистратуре
7. Что едят генералы во время путешествия на корабле?
1.селедку 2.окуня 3.форель 4.осетра
8. На какой улице живут генералы?
1.Садовая 2.Кузнецкий мост 3.Подьяческая 4.Гороховая
9. Что крестьянин стелет на дно корабля, чтобы генералам было удобно?
1.сухие листья 2. вату 3.пальмовые ветви 4.лебяжий пух
10. Какой предмет преподавал в военной школе один из генералов?
1.математику 2.каллиграфию 3.географию 4.химию
Тест по сказке «Повесть о том, как мужик двух генералов прокормил». Вариант 2
1. Как два генерала оказались на необитаемом острове?
1. в результате кораблекрушения. 2. по щучьему велению, по моему хотению.
3. с помощью волшебника. 4. прилетели на ковре-самолете.
2. В чем мужик варил суп?
1. в котелке. 2. в пригоршне. 3. в кокосовой скорлупке.4. в чане.
3. Как генералы отыскали на острове мужика?
1. по следам на песке. 2. по звукам балалайки. 3. по запаху мякинного хлеба. 4. по его крикам.
4. Кем этот мужик работал в Петербурге?
1. поваром. 2.кузнецом. 3. маляром . 4. извозчиком.
5. Укажите имя мужика.
1. Иван 2. Никанор 3. Демьян 4. в произведении имя мужика не называется
6. В каком виде два генерала прибыли на остров?
1.в мундирах. 2. в ночных рубашках. 3. в шубах и валенках.4. раздетые.
7. Какой выход придумали генералы, чтобы с голоду не умереть?
1. Все время спать. 2. научиться работать. 3. найти мужика. 4. поймать зверя.
8. Из чего мужик сделал силки для птиц?
1. из собственных волос. 2. из собственной рубахи. 3. из собственных лаптей. 4. из лески.
9. Как генералы называли мужика? Укажите лишнее.
1. лежебок 2. Каналья 3. Мужичина 4. милый друг
10. Чем генералы наградили мужика?
1. бутылкой пива. 2. медалью. 3. плетьми. 4. рюмкой водки и пятаком.
Глава X.
Что за человек был мой отец?
Он был человек прошлого века и имел общий молодежи того века неуловимый характер рыцарства, предприимчивости, самоуверенности, любезности и разгула. На людей нынешнего века он смотрел презрительно, и взгляд этот происходил столько же от врожденной гордости, сколько от тайной досады за то, что в наш век он не мог иметь ни того влияния, ни тех успехов, которые имел в свой. Две главные страсти его в жизни были карты и женщины; он выиграл в продолжение своей жизни несколько миллионов и имел связи с бесчисленным числом женщин всех сословий.
Большой статный рост, странная, маленькими шажками, походка, привычка подергивать плечом, маленькие, всегда улыбающиеся глазки, большой орлиный нос, неправильные губы, которые как-то неловко, но приятно складывались, недостаток в произношении - пришепетывание, и большая, во всю голову, лысина: вот наружность моего отца, с тех пор как я его запомню, - наружность, с которою он умел не только прослыть и быть человеком à bonnes fortunes , но нравиться всем без исключения - людям всех сословий и состояний, в особенности же тем, которым хотел нравиться.
Он умел взять верх в отношениях со всяким. Не будучи никогда человеком очень большого света, он всегда водился с людьми этого круга, и так, что был уважаем. Он знал ту крайнюю меру гордости и самонадеянности, которая, не оскорбляя других, возвышала его в мнении света. Он был оригинален, но не всегда, а употреблял оригинальность как средство, заменяющее в иных случаях светскость или богатство. Ничто на свете не могло возбудить в нем чувства удивления: в каком бы он ни был блестящем положении, казалось, он для него был рожден. Он так хорошо умел скрывать от других и удалять от себя известную всем темную, наполненную мелкими досадами и огорчениями сторону жизни, что нельзя было не завидовать ему. Он был знаток всех вещей, доставляющих удобства и наслаждения, и умел пользоваться ими. Конек его был блестящие связи, которые он имел частию по родству моей матери, частию по своим товарищам молодости, на которых он в душе сердился за то, что они далеко ушли в чинах, а он навсегда остался отставным поручиком гвардии. Он, как и все бывшие военные, не умел одеваться по-модному; но зато он одевался оригинально и изящно. Всегда очень широкое и легкое платье, прекрасное белье, большие отвороченные манжеты и воротнички… Впрочем, все шло к его большому росту, сильному сложению, лысой голове и спокойным, самоуверенным движениям. Он был чувствителен и даже слезлив. Часто, читая вслух, когда он доходил до патетического места, голос его начинал дрожать, слезы показывались, и он с досадой оставлял книгу. Он любил музыку, певал, аккомпанируя себе на фортепьяно, романсы приятеля своего А…, цыганские песни и некоторые мотивы из опер; но ученой музыки не любил и, не обращая внимания на общее мнение, откровенно говорил, что сонаты Бетховена нагоняют на него сон и скуку и что он не знает лучше ничего, как «Не будите меня, молоду», как ее певала Семенова, и «Не одна», как певала цыганка Танюша. Его натура была одна из тех, которым для хорошего дела необходима публика. И то только он считал хорошим, что называла хорошим публика. Бог знает, были ли у него какие-нибудь нравственные убеждения? Жизнь его была так полна увлечениями всякого рода, что ему некогда было составлять себе их, да он и был так счастлив в жизни, что не видел в том необходимости.
В старости у него образовался постоянный взгляд на вещи и неизменные правила, - но единственно на основании практическом: те поступки и образ жизни, которые доставляли ему счастие или удовольствия, он считал хорошими и находил, что так всегда и всем поступать должно. Он говорил очень увлекательно, и эта способность, мне кажется, усиливала гибкость его правил: он в состоянии был тот же поступок рассказать как самую милую шалость и как низкую подлость.
Глава VIII
Игры
Охота кончилась. В тени молодых березок был разостлан ковер, и на ковре кружком сидело все общество. Буфетчик Гаврило, примяв около себя зеленую, сочную траву, перетирал тарелки и доставал из коробочки завернутые в листья сливы и персики. Сквозь зеленые ветви молодых берез просвечивало солнце и бросало на узоры ковра, на мои ноги и даже на плешивую вспотевшую голову Гаврилы круглые колеблющиеся просветы. Легкий ветерок, пробегая по листве деревьев, по моим волосам и вспотевшему лицу, чрезвычайно освежал меня.
Когда нас оделили мороженым и фруктами, делать на ковре было нечего, и мы, несмотря на косые, палящие лучи солнца, встали и отправились играть.
– Ну, во что? – сказала Любочка, щурясь от солнца и припрыгивая по траве. – Давайте в Робинзона.
– Нет… скучно, – сказал Володя, лениво повалившись на траву и пережевывая листья, – вечно Робинзон! Ежели непременно хотите, так давайте лучше беседочку строить.
Володя заметно важничал: должно быть, он гордился тем, что приехал на охотничьей лошади, и притворялся, что очень устал. Может быть, и то, что у него уже было слишком много здравого смысла и слишком мало силы воображения, чтобы вполне наслаждаться игрою в Робинзона. Игра эта состояла в представлении сцен из «Robinson Suisse», которого мы читали незадолго пред этим.
– Ну, пожалуйста… отчего ты не хочешь сделать нам этого удовольствия? – приставали к нему девочки. – Ты будешь Charles, или Ernest, или отец – как хочешь? – говорила Катенька, стараясь за рукав курточки приподнять его с земли.
– Право, не хочется – скучно! – сказал Володя, потягиваясь и вместе с тем самодовольно улыбаясь.
– Так лучше бы дома сидеть, коли никто не хочет играть, – сквозь слезы выговорила Любочка.
Она была страшная плакса.
– Ну, пойдемте; только не плачь, пожалуйста: терпеть не могу!
Снисхождение Володи доставило нам очень мало удовольствия; напротив, его ленивый и скучный вид разрушал все очарование игры. Когда мы сели на землю и, воображая, что плывем на рыбную ловлю, изо всех сил начали грести, Володя сидел сложа руки и в позе, не имеющей ничего схожего с позой рыболова. Я заметил ему это; но он отвечал, что оттого, что мы будем больше или меньше махать руками, мы ничего не выиграем и не проиграем и все же далеко не уедем. Я невольно согласился с ним. Когда, воображая, что я иду на охоту, с палкой на плече, я отправился в лес, Володя лег на спину, закинул руки под голову и сказал мне, что будто бы и он ходил. Такие поступки и слова, охлаждая нас к игре, были крайне неприятны, тем более что нельзя было в душе не согласиться, что Володя поступает благоразумно.
Я сам знаю, что из палки не только что убить птицу, да и выстрелить никак нельзя. Это игра. Коли так рассуждать, то и на стульях ездить нельзя; а Володя, я думаю, сам помнит, как в долгие зимние вечера мы накрывали кресло платками, делали из него коляску, один садился кучером, другой лакеем, девочки в середину, три стула были тройка лошадей, – и мы отправлялись в дорогу. И какие разные приключения случались в этой дороге! и как весело и скоро проходили зимние вечера!.. Ежели судить по-настоящему, то игры никакой не будет. А игры не будет, что ж тогда остается?..
Глава IX
Что-то вроде первой любви
Представляя, что она рвет с дерева какие-то американские фрукты, Любочка сорвала на одном листке огромной величины червяка, с ужасом бросила его на землю, подняла руки кверху и отскочила, как будто боясь, чтобы из него не брызнуло чего-нибудь. Игра прекратилась: мы все, головами вместе, припали к земле – смотреть эту редкость.
Я смотрел через плечо Катеньки, которая старалась поднять червяка на листочке, подставляя ему его на дороге.
Я заметил, что многие девочки имеют привычку подергивать плечами, стараясь этим движением привести спустившееся платье с открытой шеей на настоящее место. Еще помню, что Мими всегда сердилась за это движение и говорила: «C’est un geste de femme de chambre». Нагнувшись над червяком, Катенька сделала это самое движение, и в то же время ветер поднял косыночку с ее беленькой шейки. Плечико во время этого движения было на два пальца от моих губ. Я смотрел уже не на червяка, смотрел-смотрел и изо всех сил поцеловал плечо Катеньки. Она не обернулась, но я заметил, что шейка ее и уши покраснели. Володя, не поднимая головы, презрительно сказал:
– Что за нежности?
У меня же были слезы на глазах.
Я не спускал глаз с Катеньки. Я давно уже привык к ее свеженькому белокуренькому личику и всегда любил его; но теперь я внимательнее стал всматриваться в него и полюбил еще больше. Когда мы подошли к большим, папа, к великой нашей радости, объявил, что, по просьбе матушки, поездка отложена до завтрашнего утра.
Мы поехали назад вместе с линейкой. Володя и я, желая превзойти один другого искусством ездить верхом и молодечеством, гарцевали около нее. Тень моя была длиннее, чем прежде, и, судя по ней, я предполагал, что имею вид довольно красивого всадника; но чувство самодовольства, которое я испытывал, было скоро разрушено следующим обстоятельством. Желая окончательно прельстить всех сидевших в линейке, я отстал немного, потом с помощью хлыста и ног разогнал свою лошадку, принял непринужденно-грациозное положение и хотел вихрем пронестись мимо их, с той стороны, с которой сидела Катенька. Я не знал только, что лучше: молча ли проскакать или крикнуть? Но несносная лошадка, поравнявшись с упряжными, несмотря на все мои усилия, остановилась так неожиданно, что я перескочил с седла на шею и чуть-чуть не полетел.
Глава X
Что за человек был мой отец?
Он был человек прошлого века и имел общий молодежи того века неуловимый характер рыцарства, предприимчивости, самоуверенности, любезности и разгула. На людей нынешнего века он смотрел презрительно, и взгляд этот происходил столько же от врожденной гордости, сколько от тайной досады за то, что в наш век он не мог иметь ни того влияния, ни тех успехов, которые имел в свой. Две главные страсти его в жизни были карты и женщины; он выиграл в продолжение своей жизни несколько миллионов и имел связи с бесчисленным числом женщин всех сословий.
Большой статный рост, странная, маленькими шажками, походка, привычка подергивать плечом, маленькие, всегда улыбающиеся глазки, большой орлиный нос, неправильные губы, которые как-то неловко, но приятно складывались, недостаток в произношении – пришепетывание, и большая во всю голову лысина: вот наружность моего отца, с тех пор как я его запомню, – наружность, с которою он умел не только прослыть и быть человеком àbonnes fortunes , но нравиться всем без исключения – людям всех сословий и состояний, в особенности же тем, которым хотел нравиться.
Он умел взять верх в отношениях со всяким. Не быв никогда человеком очень большого света , он всегда водился с людьми этого круга, и так, что был уважаем. Он знал ту крайнюю меру гордости и самонадеянности, которая, не оскорбляя других, возвышала его в мнении света. Он был оригинален, но не всегда, а употреблял оригинальность как средство, заменяющее в иных случаях светскость или богатство. Ничто на свете не могло возбудить в нем чувства удивления: в каком бы он ни был блестящем положении, – казалось, он для него был рожден. Он так хорошо умел скрывать от других и удалять от себя известную всем темную, наполненную мелкими досадами и огорчениями сторону жизни, что нельзя было не завидовать ему. Он был знаток всех вещей, доставляющих удобства и наслаждения, и умел пользоваться ими. Конек его был блестящие связи, которые он имел частию по родству моей матери, частию по своим товарищам молодости, на которых он в душе сердился за то, что они далеко ушли в чинах, а он навсегда остался отставным поручиком гвардии. Он, как и все бывшие военные, не умел одеваться по-модному; но зато он одевался оригинально и изящно. Всегда очень широкое и легкое платье, прекрасное белье, большие отвороченные манжеты и воротнички… Впрочем, все шло к его большому росту, сильному сложению, лысой голове и спокойным, самоуверенным движениям. Он был чувствителен и даже слезлив. Часто, читая вслух, когда он доходил до патетического места, голос его начинал дрожать, слезы показывались, и он с досадой оставлял книгу. Он любил музыку, певал, аккомпанируя себе на фортепьяно, романсы приятеля своего А…, цыганские песни и некоторые мотивы из опер; но ученой музыки не любил и, не обращая внимания на общее мнение, откровенно говорил, что сонаты Бетховена нагоняют на него сон и скуку и что он не знает лучше ничего, как «Не будите меня, молоду», как ее певала Семенова, и «Не одна», как певала цыганка Танюша. Его натура была одна из тех, которым для хорошего дела необходима публика. И то только он считал хорошим, что называла хорошим публика. Бог знает, были ли у него какие-нибудь нравственные убеждения? Жизнь его была так полна увлечениями всякого рода, что ему некогда было составлять себе их, да он и был так счастлив в жизни, что не видел в том необходимости.
В старости у него образовался постоянный взгляд на вещи и неизменные правила, – но единственно на основании практическом: те поступки и образ жизни, которые доставляли ему счастие или удовольствия, он считал хорошими и находил, что так всегда и всем поступать должно. Он говорил очень увлекательно, и эта способность, мне кажется, усиливала гибкость его правил: он в состоянии был тот же поступок рассказать как самую милую шалость и как низкую подлость.
Глава XI
Занятия в кабинете и гостиной
Уже смеркалось, когда мы приехали домой. Maman села за рояль, а мы, дети, принесли бумаги, карандаши, краски и расположились рисовать около круглого стола. У меня была только синяя краска; но, несмотря на это, я затеял нарисовать охоту. Очень живо изобразив синего мальчика верхом на синей лошади и синих собак, я не знал наверное, можно ли нарисовать синего зайца, и побежал к папа в кабинет посоветоваться об этом. Папа читал что-то и на вопрос мой: «Бывают ли синие зайцы?», не поднимая головы, отвечал: «Бывают, мой друг, бывают». Возвратившись к круглому столу, я изобразил синего зайца, потом нашел нужным переделать из синего зайца куст. Куст тоже мне не понравился; я сделал из него дерево, из дерева – скирд, из скирда – облако и, наконец, так испачкал всю бумагу синей краской, что с досады разорвал ее и пошел дремать на вольтеровское кресло.
Maman играла второй концерт Фильда – своего учителя. Я дремал, и в моем воображении возникали какие-то легкие, светлые и прозрачные воспоминания. Она заиграла патетическую сонату Бетховена, и я вспоминал что-то грустное, тяжелое и мрачное. Maman часто играла эти две пьесы; поэтому я очень хорошо помню чувство, которое они во мне возбуждали. Чувство это было похоже на воспоминание; но воспоминание чего? казалось, что вспоминаешь то, чего никогда не было.
Против меня была дверь в кабинет, и я видел, как туда вошли Яков и еще какие-то люди в кафтанах и с бородами. Дверь тотчас затворилась за ними. «Ну, начались занятия!» – подумал я. Мне казалось, что важнее тех дел, которые делались в кабинете, ничего в мире быть не могло; в этой мысли подтверждало меня еще то, что к дверям кабинета все подходили обыкновенно перешептываясь и на цыпочках; оттуда же был слышен громкий голос папа и запах сигары, который всегда, не знаю почему, меня очень привлекал. Впросонках меня вдруг поразил очень знакомый скрип сапогов в официантской. Карл Иваныч, на цыпочках, но с лицом мрачным и решительным, с какими-то записками в руке, подошел к двери и слегка постучался. Его впустили, и дверь опять захлопнулась.
«Как бы не случилось какого-нибудь несчастия, – подумал я, – Карл Иваныч рассержен: он на все готов…»
Я опять задремал.
Однако несчастия никакого не случилось; через час времени меня разбудил тот же скрип сапогов. Карл Иваныч, утирая платком слезы, которые я заметил на его щеках, вышел из двери и, бормоча что-то себе под нос, пошел на верх. Вслед за ним вышел папа и вошел в гостиную.
– Знаешь, что я сейчас решил? – сказал он веселым голосом, положив руку на плечо maman.
– Что, мой друг?
– Я беру Карла Иваныча с детьми. Место в бричке есть. Они к нему привыкли, и он к ним, кажется, точно привязан; а семьсот рублей в год никакого счета не делают, et puis au fond c’est un très bon diable.
Я никак не мог постигнуть, зачем папа бранит Карла Иваныча.
– Я очень рада, – сказала maman, – за детей, за него: он славный старик.
– Если бы ты видела, как он был тронут, когда я ему сказал, чтобы он оставил эти пятьсот рублей в виде подарка… но что забавнее всего – это счет, который он принес мне. Это стоит посмотреть, – прибавил он с улыбкой, подавая ей записку, написанную рукою Карла Иваныча, – прелесть!
«Для детьей два удочка – 70 копек.
Цветной бумага, золотой коемочка, клестир и болван для коробочка, в подарках – 6 р. 55 к.
Книга и лук, подарка детьям – 8 р. 16 к.
Панталон Николаю – 4 рубли.
Обещаны Петром Алексантровичь из Москву в 18.. году золотые часы в 140 рублей.
Итого следует получить Карлу Мауеру, кроме жалованию – 159 рублей 79 копек».
Прочтя эту записку, в которой Карл Иваныч требует, чтобы ему заплатили все деньги, издержанные им на подарки, и даже заплатили бы за обещанный подарок, всякий подумает, что Карл Иваныч больше ничего, как бесчувственный и корыстолюбивый себялюбец, – и всякий ошибется.
Войдя в кабинет с записками в руке и с приготовленной речью в голове, он намеревался красноречиво изложить перед папа все несправедливости, претерпенные им в нашем доме; но когда он начал говорить тем же трогательным голосом и с теми же чувствительными интонациями, с которыми он обыкновенно диктовал нам, его красноречие подействовало сильнее всего на него самого; так что, дойдя до того места, в котором он говорил: «как ни грустно мне будет расстаться с детьми», он совсем сбился, голос его задрожал, и он принужден был достать из кармана клетчатый платок.
– Да, Петр Александрыч, – сказал он сквозь слезы (этого места совсем не было в приготовленной речи), – я так привык к детям, что не знаю, что буду делать без них. Лучше я без жалованья буду служить вам, – прибавил он, одной рукой утирая слезы, а другой подавая счет.
Что Карл Иваныч в эту минуту говорил искренно, это я утвердительно могу сказать, потому что знаю его доброе сердце; но каким образом согласовался счет с его словами, остается для меня тайной.
– Если вам грустно, то мне было бы еще грустнее расстаться с вами, – сказал папа, потрепав его по плечу, – я теперь раздумал.
Незадолго перед ужином в комнату вошел Гриша. Он с самого того времени, как вошел в наш дом, не переставал вздыхать и плакать, что, по мнению тех, которые верили в его способность предсказывать, предвещало какую-нибудь беду нашему дому. Он стал прощаться и сказал, что завтра утром пойдет дальше. Я подмигнул Володе и вышел в дверь.
– Если хотите посмотреть Гришины вериги, то пойдемте сейчас на мужской верх – Гриша спит во второй комнате, – в чулане прекрасно можно сидеть, и мы всё увидим.
– Отлично! Подожди здесь: я позову девочек.
Девочки выбежали, и мы отправились на верх. Не без спору решив, кому первому войти в темный чулан, мы уселись и стали ждать.
Глава XII
Гриша
Нам всем было жутко в темноте; мы жались один к другому и ничего не говорили. Почти вслед за нами тихими шагами вошел Гриша. В одной руке он держал свой посох, в другой – сальную свечу в медном подсвечнике. Мы не переводили дыхания.
– Господи Иисусе Христе! Мати пресвятая богородица! Отцу и сыну и святому духу… – вдыхая в себя воздух, твердил он с различными интонациями и сокращениями, свойственными только тем, которые часто повторяют эти слова.
С молитвой поставив свой посох в угол и осмотрев постель, он стал раздеваться. Распоясав свой старенький черный кушак, он медленно снял изорванный нанковый зипун, тщательно сложил его и повесил на спинку стула. Лицо его теперь не выражало, как обыкновенно, торопливости и тупоумия; напротив, он был спокоен, задумчив и даже величав. Движения его были медленны и обдуманны.
Оставшись в одном белье, он тихо опустился на кровать, окрестил ее со всех сторон и, как видно было, с усилием – потому что он поморщился – поправил под рубашкой вериги. Посидев немного и заботливо осмотрев прорванное в некоторых местах белье, он встал, с молитвой поднял свечу в уровень с кивотом, в котором стояло несколько образов, перекрестился на них и перевернул свечу огнем вниз. Она с треском потухла.
В окна, обращенные на лес, ударяла почти полная луна. Длинная белая фигура юродивого с одной стороны была освещена бледными, серебристыми лучами месяца, с другой – черной тенью; вместе с тенями от рам падала на пол, стены и доставала до потолка. На дворе караульщик стучал в чугунную доску.
Сложив свои огромные руки на груди, опустив голову и беспрестанно тяжело вздыхая, Гриша молча стоял перед иконами, потом с трудом опустился на колени и стал молиться.
Сначала он тихо говорил известные молитвы, ударяя только на некоторые слова, потом повторил их, но громче и с большим одушевлением. Он начал говорить свои слова, с заметным усилием стараясь выражаться по-славянски. Слова его были нескладны, но трогательны. Он молился о всех благодетелях своих (так он называл тех, которые принимали его), в том числе о матушке, о нас, молился о себе, просил, чтобы бог простил ему его тяжкие грехи, твердил: «Боже, прости врагам моим!» – кряхтя поднимался и, повторяя еще и еще те же слова, припадал к земле и опять поднимался, несмотря на тяжесть вериг, которые издавали сухой резкий звук, ударяясь о землю.
Володя ущипнул меня очень больно за ногу; но я даже не оглянулся: потер только рукой то место и продолжал с чувством детского удивления, жалости и благоговения следить за всеми движениями и словами Гриши.
Вместо веселия и смеха, на которые я рассчитывал, входя в чулан, я чувствовал дрожь и замирание сердца.
Долго еще находился Гриша в этом положении религиозного восторга и импровизировал молитвы. То твердил он несколько раз сряду: «Господи помилуй», но каждый раз с новой силой и выражением; то говорил он: «Прости мя, господи, научи мя, что творить… научи мя, что творити, господи!» – с таким выражением, как будто ожидал сейчас же ответа на свои слова; то слышны были одни жалобные рыдания… Он приподнялся на колени, сложил руки на груди и замолк.
Я потихоньку высунул голову из двери и не переводил дыхания. Гриша не шевелился; из груди его вырывались тяжелые вздохи; в мутном зрачке его кривого глаза, освещенного луною, остановилась слеза.
– Да будет воля твоя! – вскричал он вдруг с неподражаемым выражением, упал лбом на землю и зарыдал, как ребенок.
Много воды утекло с тех пор, много воспоминаний о былом потеряли для меня значение и стали смутными мечтами, даже и странник Гриша давно окончил свое последнее странствование; но впечатление, которое он произвел на меня, и чувство, которое возбудил, никогда не умрут в моей памяти.
О великий христианин Гриша! Твоя вера была так сильна, что ты чувствовал близость бога, твоя любовь так велика, что слова сами собою лились из уст твоих – ты их не поверял рассудком… И какую высокую хвалу ты принес его величию, когда, не находя слов, в слезах повалился на землю!..
Чувство умиления, с которым я слушал Гришу, не могло долго продолжаться, во-первых, потому, что любопытство мое было насыщено, а во-вторых, потому, что я отсидел себе ноги, сидя на одном месте, и мне хотелось присоединиться к общему шептанью и возне, которые слышались сзади меня в темном чулане. Кто-то взял меня за руку и шепотом сказал: «Чья это рука?» В чулане было совершенно темно; но по одному прикосновению и голосу, который шептал мне над самым ухом, я тотчас узнал Катеньку.
Совершенно бессознательно я схватил ее руку в коротеньких рукавчиках за локоть и припал к ней губами. Катенька, верно, удивилась этому поступку и отдернула руку: этим движеньем она толкнула сломанный стул, стоявший в чулане. Гриша поднял голову, тихо оглянулся и, читая молитвы, стал крестить все углы. Мы с шумом и шепотом выбежали из чулана.
Глава XIII
Наталья Савишна
В половине прошлого столетия по дворам села Хабаровки бегала в затрапезном платье босоногая, но веселая, толстая и краснощекая девка Наташка . По заслугам и просьбе отца ее, кларнетиста Саввы, дед мой взял ее в верх – находиться в числе женской прислуги бабушки. Горничная Наташка отличалась в этой должности кротостью нрава и усердием. Когда родилась матушка и понадобилась няня, эту обязанность возложили на Наташку . И на этом новом поприще она заслужила похвалы и награды за свою деятельность, верность и привязанность к молодой госпоже. Но напудренная голова и чулки с пряжками молодого бойкого официанта Фоки, имевшего по службе частые сношения с Натальей, пленили ее грубое, но любящее сердце. Она даже сама решилась идти к дедушке просить позволенья выйти за Фоку замуж. Дедушка принял ее желание за неблагодарность, прогневался и сослал бедную Наталью за наказание на скотный двор в степную деревню. Через шесть месяцев, однако, так как никто не мог заменить Наталью, она была возвращена в двор и в прежнюю должность. Возвратившись в затрапезке из изгнания, она явилась к дедушке, упала ему в ноги и просила возвратить ей милость, ласку и забыть ту дурь, которая на нее нашла было и которая, она клялась, уже больше не возвратится. И действительно, она сдержала свое слово.
С тех пор Наташка сделалась Натальей Савишной и надела чепец; весь запас любви, который в ней хранился, она перенесла на барышню свою.
Когда подле матушки заменила ее гувернантка, она получила ключи от кладовой, и ей на руки сданы были белье и вся провизия. Новые обязанности эти она исполняла с тем же усердием и любовью. Она вся жила в барском добре, во всем видела трату, порчу, расхищение и всеми средствами старалась противодействовать.
Когда maman вышла замуж, желая чем-нибудь отблагодарить Наталью Савишну за ее двадцатилетние труды и привязанность, она позвала ее к себе и, выразив в самых лестных словах всю свою к ней признательность и любовь, вручила ей лист гербовой бумаги, на котором была написана вольная Наталье Савишне, и сказала, что, несмотря на то, будет ли она или нет продолжать служить в нашем доме, она всегда будет получать ежегодную пенсию в триста рублей. Наталья Савишна молча выслушала все это, потом, взяв в руки документ, злобно взглянула на него, пробормотала что-то сквозь зубы и выбежала из комнаты, хлопнув дверью. Не понимая причины такого странного поступка, maman немного погодя вошла в комнату Натальи Савишны. Она сидела с заплаканными глазами на сундуке, перебирая пальцами носовой платок, и пристально смотрела на валявшиеся на полу перед ней клочки изорванной вольной.
– Что с вами, голубушка Наталья Савишна? – спросила maman, взяв ее за руку.
– Ничего, матушка, – отвечала она, – должно быть, я вам чем-нибудь противна, что вы меня со двора гоните… Что ж, я пойду.
Она вырвала свою руку и, едва удерживаясь от слез, хотела уйти из комнаты. Maman удержала ее, обняла, и они обе расплакались.
С тех пор как я себя помню, помню я и Наталью Савишну, ее любовь и ласки; но теперь только умею ценить их, – тогда же мне и в голову не приходило, какое редкое, чудесное создание была эта старушка. Она не только никогда не говорила, но и не думала, кажется, о себе: вся жизнь ее была любовь и самопожертвование. Я так привык к ее бескорыстной, нежной любви к нам, что и не воображал, чтобы это могло быть иначе, нисколько не был благодарен ей и никогда не задавал себе вопросов: а что, счастлива ли она? довольна ли?
Бывало, под предлогом необходимой надобности, прибежишь от урока в ее комнату, усядешься и начинаешь мечтать вслух, нисколько не стесняясь ее присутствием. Всегда она бывала чем-нибудь занята: или вязала чулок, или рылась в сундуках, которыми была наполнена ее комната, или записывала белье и, слушая всякий вздор, который я говорил, «как, когда я буду генералом, я женюсь на чудесной красавице, куплю себе рыжую лошадь, построю стеклянный дом и выпишу родных Карла Иваныча из Саксонии» и т. д., она приговаривала: «Да, мой батюшка, да». Обыкновенно, когда я вставал и собирался уходить, она отворяла голубой сундук, на крышке которого снутри – как теперь помню – были наклеены крашеное изображение какого-то гусара, картинка с помадной баночки и рисунок Володи, – вынимала из этого сундука куренье, зажигала его, и помахивая, говаривала:
– Это, батюшка, еще очаковское куренье. Когда ваш покойный дедушка – царство небесное – под турку ходили, так оттуда еще привезли. Вот уж последний кусочек остался, – прибавляла она со вздохом.
В сундуках, которыми была наполнена ее комната, было решительно все. Что бы ни понадобилось, обыкновенно говаривали: «Надо спросить у Натальи Савишны», – и действительно, порывшись немного, она находила требуемый предмет и говаривала: «Вот и хорошо, что припрятала». В сундуках этих были тысячи таких предметов, о которых никто в доме, кроме ее, не знал и не заботился.
Один раз я на нее рассердился. Вот как это было. За обедом, наливая себе квасу, я уронил графин и облил скатерть.
– Позовите-ка Наталью Савишну, чтобы она порадовалась на своего любимчика, – сказала maman.
Наталья Савишна вошла и, увидав лужу, которую я сделал, покачала головой; потом maman сказала ей что-то на ухо, и она, погрозившись на меня, вышла.
После обеда я в самом веселом расположении духа, припрыгивая, отправился в залу, как вдруг из-за двери выскочила Наталья Савишна с скатертью в руке, поймала меня и, несмотря на отчаянное сопротивление с моей стороны, начала тереть меня мокрым по лицу, приговаривая: «Не пачкай скатертей, не пачкай скатертей!» Меня так это обидело, что я разревелся от злости.
«Как! – говорил я сам себе, прохаживаясь по зале и захлебываясь от слез. – Наталья Савишна, просто Наталья, говорит мне ты и еще бьет меня по лицу мокрой скатертью, как дворового мальчишку. Нет, это ужасно!»
Когда Наталья Савишна увидала, что я распустил слюни, она тотчас же убежала, а я, продолжая прохаживаться, рассуждал о том, как бы отплатить дерзкой Наталье за нанесенное мне оскорбление.
Через несколько минут Наталья Савишна вернулась, робко подошла ко мне и начала увещевать:
– Полноте, мой батюшка, не плачьте… простите меня, дуру… я виновата… уж вы меня простите, мой голубчик… вот вам.
Она вынула из-под платка корнет, сделанный из красной бумаги, в котором были две карамельки и одна винная ягода, и дрожащей рукой подала его мне. У меня недоставало сил взглянуть в лицо доброй старушке; я, отвернувшись, принял подарок, и слезы потекли еще обильнее, но уже не от злости, а от любви и стыда.
Я приказал ехать на незнакомый предмет, который тотчас и стал подвигаться нам навстречу. Через две минуты мы поравнялись с человеком. «Гей, добрый человек!» - закричал ему ямщик. - «Скажи, не знаешь ли где дорога?»
Дорога-то здесь; я стою на твердой полосе, - отвечал дорожный, - да что толку?
Послушай, мужичок, - сказал я ему - знаешь ли ты эту сторону? Возьмешься ли ты довести меня до ночлега?
- «Сторона мне знакомая» - отвечал дорожный - «слава богу, исхожена изъезжена вдоль и поперег. Да вишь какая погода: как раз собьешься с дороги. Лучше здесь остановиться, да переждать, авось буран утихнет да небо прояснится: тогда найдем дорогу по звездам».
Его хладнокровие ободрило меня. Я уж решился, предав себя божией воле, ночевать посреди степи, как вдруг дорожный сел проворно на облучок и сказал ямщику: «Ну, слава богу, жило недалеко; сворачивай в право да поезжай». - А почему ехать мне в право? - спросил ямщик с неудовольствием. - Где ты видишь дорогу? Небось: лошади чужие, хомут не свой, погоняй не стой. - Ямщик казался мне прав. «В самом деле» - сказал я: - «почему думаешь ты, что жило не далече?» - А потому, что ветер оттоле потянул, - отвечал дорожный, - и я слышу, дымом пахнуло; знать, деревня близко. - Сметливость его и тонкость чутья меня изумили. Я велел ямщику ехать. Лошади тяжело ступали по глубокому снегу. Кибитка тихо подвигалась, то въезжая на сугроб, то обрушаясь в овраг и переваливаясь то на одну, то на другую сторону. Это похоже было на плавание судна по бурному морю. Савельич охал, поминутно толкаясь о мои бока. Я опустил цыновку, закутался в шубу и задремал, убаюканный пением бури и качкою тихой езды.
Мне приснился сон, которого никогда не мог я позабыть, и в котором до сих пор вижу нечто пророческое, когда соображаю с ним странные обстоятельства моей жизни. Читатель извинит меня: ибо вероятно знает по опыту, как сродно человеку предаваться суеверию, не смотря на всевозможное презрение к предрассудкам.
Я находился в том состоянии чувств и души, когда существенность, уступая мечтаниям, сливается с ними в неясных видениях первосония. Мне казалось, буран еще свирепствовал, и мы еще блуждали по снежной пустыне… Вдруг увидел я вороты, и въехал на барской двор нашей усадьбы. Первою мыслию моею было опасение, чтобы батюшка не прогневался на меня за невольное возвращение под кровлю родительскую, и не почел бы его умышленным ослушанием. С беспокойством я выпрыгнул из кибитки, и вижу: матушка встречает меня на крыльце с видом глубокого огорчения. «Тише», - говорит она мне - «отец болен при смерти и желает с тобою проститься». - Пораженный страхом, я иду за нею в спальню. Вижу, комната слабо освещена; у постели стоят люди с печальными лицами. Я тихонько подхожу к постеле; матушка приподымает полог и говорит: «Андрей Петрович, Петруша приехал; он воротился, узнав о твоей болезни; благослови его». Я стал на колени, и устремил глаза мои на больного. Что ж?… Вместо отца моего, вижу в постеле лежит мужик с черной бородою, весело на меня поглядывая. Я в недоумении оборотился к матушке, говоря ей: - Что это значит? Это не батюшка. И к какой мне стати просить благословения у мужика? - «все равно, Петруша», - отвечала мне матушка - «это твой посаженый отец; поцалуй у него ручку, и пусть он тебя благословит…» Я не соглашался. Тогда мужик вскочил с постели, выхватил топор из-за спины, и стал махать во все стороны. Я хотел бежать… и не мог; комната наполнилась мертвыми телами; я спотыкался о тела и скользил в кровавых лужах… Страшный мужик ласково меня кликал, говоря: «Не бойсь, подойди под мое благословение…» Ужас и недоумение овладели мною… И в эту минуту я проснулся; лошади стояли; Савельич дергал меня за руку, говоря: «Выходи сударь: приехали».
