Мартынов Леонид Николаевич (1905-1980) - поэт, журналист, прозаик, публицист.
Родился 9 (22) мая 1905. Детство и юность Мартынова прошли в Омске. Отец, Н. И. Мартынов, был инженером путей сообщения. Мать, М. Г. Збарская, привила сыну любовь к чтению и искусству. В отрочестве Мартынов читал много романтико-приключенческой литературы - А. Конан Дойль, Дж. Лондон, А. Грин; изучал географию и теологию, интересовался техникой и сибирским фольклором. Учился в Омской классической гимназии, но не окончил. В 1920 примкнул к группе омских футуристов - художников, артистов и поэтов.
С 1921 начал печатать свои заметки в омской газете «Рабочий путь». К тому же времени относятся первые публикации его стихов в местных газетах. Позже они появились и на страницах журнала «Сибирские огни». Вскоре Мартынов отправился в Москву поступать во ВХУТЕМАС, где попал в круг близких ему по духу молодых художников русского авангарда, но из-за болезни и голода был вынужден вернуться домой. В Омске занимался самообразованием, много работал как журналист, активно участвовал в художественной жизни города.
От редакции он ездил в командировки по Сибири, Казахстану и Средней Азии - писал о строительстве Турксиба и первых совхозов - гигантов, занимался поисками мамонтовых бивней между Обью и Иртышем, а также древних рукописных книг в Тобольске. Эти впечатления отразились в его первой книге - книге очерков «Грубый корм, или Осеннее путешествие по Иртышу» (1930). Журналистский опыт позже сказался и на тематике, и на поэтике Мартынова.
В 1932 поэт был арестован по обвинению в контрреволюционной пропаганде. Ему приписали участие в мифической группе писателей - «сибирской бригаде». От гибели Мартынова спасла лишь случайность. В 1933 он был отправлен в административную ссылку в Вологду, где жил до 1935, сотрудничая в местных газетах. После ссылки Мартынов вернулся в Омск и написал ряд поэм на тему сибирской истории.
В 1939 поэт издал книгу «Стихи и поэмы». Книга принесла ему известность среди читателей Сибири. В 1945 в Москве вышла вторая книга Мартынова «Лукоморье». Она стала центральной в его творчестве. В ней поэт пытался на основе преданий возродить миф о Сибири как о некогда существовавшем счастливом царстве.
В конце 1940-х в связи с выходом книги «Эрцинский лес» Мартынов подвергся журнально-газетной травле. Поэта обвинили в аполитичности и перестали печатать. Новые книги Мартынова начали выходить только после смерти И. В. Сталина. С начала «оттепели» до 1980 было издано более 20 книг поэзии и прозы.
Пик популярности Мартынова совпал с выходом в 1961 его сборника «Стихотворения». В это время в поэзии Мартынова меняется тематика: уменьшается доля историзма и появляются стихи к юбилейным датам. Всё больше привлекают поэта реалии научно-технической революции - транзисторы, реакторы и самолёты «Ту». Это стремление «шагать в ногу со временем» обернулось тем, что лирика Мартынова 1960-х - 1980-х значительно уступает по своему художественному достоинству творчеству 1930-х - 1950-х. Наиболее заметными из книг двух последних десятилетий стали сборники «Первородство» (1965), «Гиперболы» (1972), «Земная ноша» (1976), «Узы бурь» (1979) и посмертный сборник «Золотой запас» (1981). Кроме того, интерес представляют переводы Мартынова из А. Мицкевича, Л. Кохановского, Ш. Петефи, Э. Ади и других поэтов, а также книга его мемуарных новелл «Воздушные фрегаты» (1974).
ЕГО ЛУКОМОРЬЕ (Поэтический Геркулес Леонида Мартынова)
Удивительный был поэт Леонид Николаевич Мартынов ! Обнаруживаясь каждый раз неожиданной гранью, и себе прежнему вроде бы противореча, он оставался цельным поэтическим существом, возводившим уникальное во всех отношениях литературное здание. Хотя хозяина-строителя внутри него узреть можно было не сразу и не каждому. Вероятно потому, что для лучших стихов Мартынова характерна метафорическая сгущенность и какая-то особенная художественная плотность. В его поэзии почти не слышна исповедально-интимная интонация. По стихам Леонида Мартынова не так-то просто представить себе образ самого поэта, а тем более узнать о нем что-то как о реальной личности (здесь как раз не тот случай, когда биография автора в его стихах). Эту метафорическую оболочку Мартынов использует зачастую как защитные доспехи. Зато когда, наконец, разберешься во взаимосцеплениях его образов и метафор и по-настоящему проникнешь и углубишься в мир мартыновской поэзии с ее многослойными подводными течениями, тогда и лицо поэта начнет проявляться, как изображение на фотобумаге.
Но дело не в одной только причудливой образности. По своему внутреннему складу и характеру дарования Леонид Мартынов - поэт-исследователь, поэт-ученый и философ. Он и писал иной раз так, что его мало было просто читать - следовало еще и напряженно вникать в текст, докапываться до истинного смысла сказанного. Не случайно многие почитатели таланта Мартынова отмечали как одно из главных качеств его поэтики - умный, часто неожиданный подтекст. Это, впрочем, вовсе не значило, что писал он чересчур сложно или заумно (хотя и такие нарекания в его адрес были нередки). Напротив, по свидетельству Сергея Маркова, «он брал обычно самые что ни на есть прозаические слова, но сочетал их так, что они становились поэтической речью, только ему одному присущей». Другое дело, что поистине неуемная страсть к познанию (а Мартынов прекрасно разбирался в истории, философии, географии и даже некоторых точных науках) вольно или невольно вела к мыслительной и интеллектуальной насыщенности стиха, становившейся примечательной его особенностью.
Даже обличьем Леонид Мартынов словно бы подтверждал свою ускользающую от поверхностного взгляда поэтическую индивидуальность и оригинальность. Как вспоминает алтайский писатель Марк Юдалевич, «совершенно не стремясь к этому, Леонид Николаевич и внешне более всего походил на поэта. Когда рослый, крепкий, с высоко поднятой головой, углубленный в себя, он проходил по улице, казалось, его окружает какая-то тайна».
Но свое истинное поэтическое лицо Леонид Мартынов обрел не сразу. В творческой его жизни было немало удивительных метаморфоз. Ну а ключ к пониманию поэтической биографии Мартынова можно найти в стихотворении о Геркулесе:
Мне кажется, что я воскрес.
Я жил. Я звался Геркулес.
Три тысячи пудов я весил,
С корнями вырывал я лес,
Рукой тянулся до небес,
Садясь, ломал я спинки кресел.
И умер я… И вот воскрес:
Нормальный рост, нормальный вес -
Я стал как все. Я добр и весел,
Я не ломаю спинки кресел…
И, все-таки, я Геркулес.
Поэтический Геркулес Леонида Мартынова первые признаки жизни стал подавать в начале 1920-х годов, заявляя о себе сначала как футурист и романтик, что, в общем-то, и не удивительно, если вспомнить некоторые факты его биографии.
Родился Леонид Мартынов 22 мая 1905 года в Омске, а детство провел на Транссибирской магистрали, в служебном вагоне отца - техника путей сообщения и гидротехника. Десятилетним мальчиком Мартынов прочел стихи, которые во многом определили его будущее. То был Маяковский - футурист в «желтой кофте». А шестнадцатилетним подростком, едва окончив пять классов, Леонид Мартынов решил жить литературным трудом.
Поэтический дебют юного стихотворца состоялся в 1921 году в омском журнале «Искусство». В тех юношеских стихах начинающий футурист писал, что «пахнут землей и тулупами девушки наших дней».
Время было бурное, зовущее в дорогу, в неизведанные просторы, да и наследственность, наверное, сказалась, поэтому 1920-е годы молодой поэт провел в странствиях. География их разнообразна. Сначала юный Мартынов отправился в Москву с мечтою об образовании. Только вот какого - литературного или художественного (обладал он и несомненным дарованием живописца) сразу решить не мог. Даже собрался поступать во ВХУТЕМАС. Но вскоре неожиданно для себя оказался в Балхашской экспедиции Уводстроя. А дальше - пошло-поехало: Алтай, Барабинская степь, строящийся Турксиб, таежные урманы Прииртышья… И занятия самые разные и неожиданные: сборщик лекарственных трав, искатель археологических древностей, пропагандист на агитсамолете, сельский книгоноша, рабочий гидротехничекой экспедиции, журналист…
Писал в эти годы Леонид Мартынов много и хаотично: корреспонденции, очерки и, конечно же, стихи, в которых на футуристических дрожжах поднималась поэтическая опара будущего Мартынова. Но как непрост зрелый Мартынов, так не однозначна и его ранняя поэзия. С одной стороны, фантастические корабли, плывущие высоко над городом («Воздушные фрегаты»), а с другой - предельно, вроде бы, реалистичное и конкретно точное - «сахар был сладок и соль солона» из стихотворения о портовых грузчиках. Но противоречие тут кажущееся. Разные по стилевой окраске стихи держатся, опять же, на глубоком и емком метафорическом подтексте, в котором находит отражение поэтический взгляд Леонида Мартынова, характерный именно соединением фантастического и реального, сказочного и обыденного.
Особенность эта лучше и отчетливей всего, пожалуй, проявилась в любимой мартыновской теме Лукоморья. В стихотворных рассказах Леонида Мартынова о волшебной стране действительность перемешана с вымыслом, а реальные очертания жизни невозможно, как правило, отделить от прозрений и дерзких фантазий поэта.
Стихотворение «Лукоморье», написанное в 1937 году после таких его замечательных стихов, как «Река Тишина» и «Подсолнух» и ставшее началом одноименного цикла, в определенной мере можно считать в творчестве Мартынова этапным. Леониду Николаевич был в это время в возрасте Христа и в поре наступившей литературной и человеческой зрелости, его поэтический Геркулес прочно вставал на ноги.
Лукоморье и «воздушные фрегаты» стали сквозными образами всей мартыновской поэзии.
Любопытно, что Лукоморье отзовется в дальнейшем не только в его лирике, но и в его военной публицистике. В годы Великой Отечественной войны поэт много сил отдавал оперативной газетной работе и деятельно участвовал в выходивших в Омске «Окнах ТАСС». Он публикует очерк «Лукоморье», вызвавший большой читательский резонанс. Несколько позже появляется брошюра «Вперед, за наше Лукоморье!», где очерк дополнен откликами фронтовиков. Не оставлял он и работу над стихами, о чем свидетельствуют поэтически сборники этих лет «За Родину» (1941), «Мы придем» (1942), «Жар-цвет» (1944). Как отзывался о них критик Виктор Утков, «в стихотворениях, сказках, балладах, сказах, вошедших в эти сборники, отчетливо видишь стремление поэта к наиболее яркому, сильному и доходчивому выражению мыслей и чувств, владевших людьми в те трудные годы, ощутим недюжинный темперамент поэта». А как писал сам Мартынов в автобиографии, «тема о потерянном и вновь обретенном Лукоморье стала основной темой моих стихов в дни Великой Отечественной войны… Я повествовал, как умел, о борьбе народа за свое Лукоморье, за свое счастье». Что касается романтического образа «воздушных фрегатов», возникшего в 1922 году (одноименное стихотворение было опубликовано в 1923 году в журнале «Сибирские огни»), то он отозвался в поздней прозе Леонида Мартынова, в его книге новелл «Воздушные фрегаты».
Тема Лукоморья тесно связана с такой яркой страницей поэтического творчества Леонида Мартынова, как его знаменитые исторические поэмы, в числе которых «Правдивая история об Увенькае», «Искатель рая», «Домотканая Венера», «Тобольский летописец», а так же тематически родственные им прозаические произведения - «Повесть о Тобольском воеводстве» и «Крепость на Оми».
Столь крутая метаморфоза - из футуриста и романтика, певца современности в историка и эпика - может показаться неожиданной. Но лишь на первый взгляд, поскольку многое из того, что переполняло поэта, в форму малоформатных стихотворных жанров уже не укладывалось, да и сама атмосфера предвоенного десятилетия, все сильнее наполнявшаяся грозовым электричеством, заставляла многих художников обращаться к героическому прошлому страны.
Чувство истории, также овладевшее и Леонидом Мартыновым, предельно обострилось, когда попал он на русский Север, где поэт, по собственному признанию, «особенно ощутил эту взаимосвязь прошлого, настоящего и будущего».
На Севере Мартынов оказался не по своей воле. В 1932 году его арестовали по так называемому делу «сибирских поэтов». Вместе с Павлом Васильевым, Николаем Ановым, Евгением Забелиным, Сергеем Марковым и Львом Черноморцевым он был обвинен в антисоветских настроениях и выслан. Несколько лет поэт провел сначала в Ярославле, потом в Архангельске и Вологде. В редакции вологодской газеты «Красный Север» он встретил свою будущую жену Нину Анатольевну, работавшую там секретарем-машинисткой. В конце 1935 года, уже с нею, он вернулся в Омск и поселился в деревянном доме на улице Красных зорь. Здесь в основном и был создан его знаменитый свод исторических поэм.
В этих больших, богатых выдумкой стихотворных повестях соединились прозорливость историка с прозрениями поэта. Леонид Мартынов совершенно по-новому показал прошлое Сибири. (Вообще же, Сибирь у Мартынова - не просто одна из основных «тем», но и сама его творческая основа). Сибирь у него не только дикая безрадостная глухомань. Здесь живут смелые, честные и пытливые люди, в которых зреет дух бунтарства. Такие, например, как казахский юноша-толмач Увенькай, переводящий на родной язык великого Пушкина, офеня-лотошник Мартын Лощилин, или доморощенный летописец ямщик Илья Черепанов, который пишет правдивую летопись Сибири… Изображая их, автор находит глубинные связи между явлениями, казалось бы, далекими. Так, сила художественной логики Мартынова сближает Увенькая и Пушкина, книгоношу Лощилина и английского поэта, автора «Потерянного рая» Мильтона. Леонид Мартынов не стремится изображать крупные исторические события и личности. Но дух эпохи в его поэмах присутствует. Да и не столько сами по себе исторические события и факты интересовали Мартынова, сколько истоки этих событий и психология простых людей - подлинных творцов истории.
В исторических поэмах Леонид Мартынов проявился, помимо прочего, еще и как блестящий мастер стихотворного повествования, владеющий этим редким качеством с исключительной непринужденностью. Любопытно, что печатал он свои поэмы специально как прозу - от поля до поля, тем не менее, в этих длинных строках сразу же улавливался стихотворный размер.
Исторические поэмы Леонида Мартынова стали крупным явлением в нашей литературе. Выплеснувшись в них как-то разом, взвихрившись одним мощным протуберанцем, Мартынов к жанру этому после 1940 года, когда в Омске и Москве одна за другой вышли книги с его поэмами, не возвращался, чем очередной раз удивил критиков и почитателей своего таланта.
Окончание Великой Отечественной войны Леонид Мартынов встретил выходом двух поэтических сборников - «Лукоморье» (Москва, 1945) и Эрцинский лес» (Омск, 1946). Вошедшие туда стихи были написаны в военные годы и отличались ясным пониманием процессов истории, глубиной мысли и подлинным поэтическим мастерством. Тем не менее, у ряда критиков и коллег по цеху вызвали они бурю негодования. Особенно сборник «Эрцинский лес». Вера Инбер, в частности в разгромной рецензии «Уход от действительности» писала, что у Мартынова «неприятие современности превращается уже в неприкрытую злобу» и что, «видимо, Леониду Мартынову с нами не по пути. И если он не пересмотрит своих сегодняшних позиций, то наши пути могут разойтись навсегда…». Все это было прямой реакцией на опубликованное в августе 1946 года Постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград», после которого началось жесткое закручивание «идеологических гаек», больно аукнувшееся и на Леониде Мартынове. После 1946 года стихи его перестали публиковать.
Поэтический Геркулес умер…
Сразу после войны Леонид Мартынов переехал в Москву, поселился с женой в Сокольниках. Надо было чем-то жить. И однажды на квартире Мартыновых появился венгерский поэт Антал Гидаш, который предложил перевести для готовящегося однотомника стихи венгерского классика Шандора Петефи. Так началась переводческая деятельность Леонида Мартынова, которая тоже впечатляет. Благодаря его усилиям на русском языке появились стихи и поэмы Адама Мицкевича, Десанки Максимович, Юлиана Тувима, Артюра Рембо, Пабло Неруды… Но больше всего переводил он венгерских поэтов. За что правительство Венгрии в 1950 году наградило его орденом Золотой Звезды первой степени и орденом Серебряной Звезды.
Переводы переводами, а вот солнце поэта Леонида Мартынова, казалось, уже закатывалось за горизонт. К счастью, не закатилось. Его только на время закрыла туча. Мартынов продолжал писать стихи, пока, правда, «в стол». Но, как признают потом критики, «это были годы расцвета его творчества».
Первым шагом возвращения Леонида Мартынова из забвения послужила статья Ильи Сельвинского «Наболевший вопрос», опубликованная в 1954 году, где, говоря о советских поэтах, автор упомянул и Мартынова как «человека, постигшего тайну скрипичного волшебства». В 1955 году, когда Мартынову исполнилось пятьдесят, стараниями молодых поэтов состоялся его вечер в ЦДЛ, а несколько месяцев спустя в издательстве «Молодая гвардия» вышла после десятилетнего перерыва книжка Леонида Мартынова. Называлась она просто - «Стихи», и мгновенно стала популярной. О полузабытом поэте заговорили, после нее он, без преувеличения, «проснулся знаменитым».
«Что такое случилось со мною? - удивлялся он сам. - Говорю я с тобою одною, // а слова мои почему-то // повторяются за стеною, // и звучат они в ту же минуту // в ближних рощах и дальних пущах, // в близлежащих людских жилищах // и на всяческих пепелищах, // и повсюду среди живущих. // Знаешь, в сущности, это неплохо! // Расстояние не помеха // ни для смеха и ни для вздоха. // Удивительно мощное эхо! // Очевидно, такая эпоха».
Эпоха действительно, наступала для поэзии благоприятная. Поэзия становилась властителем дум и сердец, выливалась в пространства зрительных залов, стадионов и площадей, в огромные книжные тиражи. Поэтический Геркулес Мартынова, окунувшись в живую воду этой эпохи, воскресал…
Леонид Мартынов много и напряженно в послевоенные десятилетия годы работал. И писал о современности. Причем сам он считал эти стихи «более значительными в своем творчестве, чем писал раньше». И не случайно. Одна за другой выходят у него поэтические сборники. В 1966 году книга Леонида Мартынова «Первородство» была удостоена Государственной премии РСФСР, а в 1974-м книга «Гиперболы» - Государственной премии СССР.
Да, современность занимает главное место в поэзии Леонида Мартынова 1950-х - 1970-х годов. Но это не значит, что прошлое навсегда ушло из его творчества. Как и будущее, оно продолжало постоянно присутствовать в нем, поскольку, по признанию самого Мартынова, писал он «о сегодняшнем дне, преображающемся в день грядущий». С другой стороны, о чем бы ни говорил Леонид Мартынов в своих стихах, - о Лукоморье ли, раскопках Помпеи, о XXI веке, - они всегда очень современны по духу, ибо постоянно вовлекают читателя в сферу напряженных поисков истины.
Хотя и современность, надо сказать, Леонид Мартынов тоже понимал весьма своеобразно. До последних дней своих (а умер он 21 июня 1980 года) жил поэт как бы на грани прошлого с грядущим, воспринимая настоящее как некий миг перехода в будущее.
«Всем мы о будущем помним. // К революции духа зовем», - писал когда-то семнадцатилетний Мартынов, отправляя в дальний путь свои «Воздушные фрегаты» на поиски духовного Лукоморья, которым отдал, по существу, всю жизнь. Давно уже нет поэта в живых, но величавые его поэтические корабли продолжают свой вечный путь…
А. Горшенин
Дементьев В. Леонид Мартынов: поэт и время. - М., 1986.
Воспоминания о Л. Мартынове. Сборник. - М., 1989.
Вместо предисловия
«Поэзия как волшебство» – так озаглавил одну из своих поэм Леонид Мартынов. Это же определение подходит и к творчеству самого Л. Мартынова. Создав свое поэтическое «Лукоморье», играя на своей «волшебной флейте» поэт сам превратился в волшебника-творца, не потеряв земли под ногами, не сбившись к пустой мечтательности. «Художник приходит в мир, чтобы увидеть мир заново…»,– так определил Мартынов призвание поэта. «В поэзии я ценю больше неповторимость, будь то неповторимость «Слова о полку Игореве» или стихов Маяковского или Ахматовой, словом, всё то, что не столько вытекает из традиции, сколько порождает её, люблю порождателей, а не подражателей».
Были и есть подражатели Маяковского, Есенина, Бродского… А подражателей Мартынова нет!
Четверть века поэта нет с нами, но его «волшебная флейта» звучит также современно, как и прежде. Его флейта имеет много тембров и регистров: злободневность, архаика, философия, история…
При этом поэзия Л.Мартынова – не досужее чтиво. Многие его стихи требуют умственной работы, прочтения в полном значении этого слова. Точнее, чем сам Мартынов, не скажешь:
Есть книги –
В иные из них загляни
И вздрогнешь:
Не нас ли
Читают
Они!
22 мая 2005 исполняется сто лет со дня рождения Леонида Николаевича Мартынова. К этому событию и приурочена данная публикация.
М. Орлов
Рождение поэта
Л.Н.Мартынов родился 9 (22) мая 1905 года в городе Омске в разночинной семье. Отец Николай Иванович – техник путей сообщений. Мать Мария Григорьевна (урождённая Збарская) –дочь военного инженера, учительница.
Раннее детство поэта прошло в служебном вагоне отца. Только перед первой мировой войной отец Леонида Мартынова окончательно поселился в Омске и перешёл на службу в Управление железных дорог Сибири. Мартыновы жили в бывшем доме ссыльного поселенца Адама Вальса, на улице Никольской (ныне – улица Красных Зорь).
Вот что писал об отроческих годах Леонида Мартынова, исследователь его биографии и творчества В. Дементьев: «Пути заядлого книгочия привели его, еще до поступления в гимназию, в городские библиотеки. В мужскую гимназию города Омска он поступил разнообразно и широко подготовленным юношей. Гимназисту Мартынову легко давались древние и новые языки, история, география, вообще гуманитарные науки. Однако на его духовное и нравственное формирование в ещё большей степени оказывала атмосфера городской жизни, родного дома, семьи…Никольская и близлежащие улицы, равно как и находившийся неподалёку Казачий базар, позволяли остро почувствовать подростку
поразительную смесь языков, обычаев, нравов, одежд обитателей этих городских кварталов, заселённых ремесленниками, мелкими служащими, домовладельцами вроде Адама Вальса. Здесь звучал колокол крохотного костела и слышался звон трамвая, цоколи подковы ломовых и на базарной площади мелькали лисьи малахаи киргизов, бархатные шапочки казашек, виднелись казачьи папахи и картузы мастеровых из ссыльнопереселенцев». Может быть, уже тогда в юном Мартынове зрела мысль о близости, одновременности на шкале культуры самых далеких друг от друга понятий, явлений, эпох.
Началась первая мировая война.
Так вдали, в глуши, в Сибири,
На народ смотрел народ –
В представлениях о мире
Назревал переворот…
(«Сколько ты ни шевелись там…»)
Первые стихи Мартынова написаны под влиянием поэзии И. Анненского, В. Брюсова, А. Белого, А. Блока, М. Кузмина, Ю. Балтрушайтиса, И. Северянина и других поэтов.
По свидетельству современников, Мартынов встретил Октябрь восторженно. Будучи непосредственным свидетелем революционных событий, поэт многократно обращался в своём творчестве к событиям той эпохи. Но восторженность не помешала поэту видеть революционные события во всём их многообразии и противоречивости.
Выдвинутые подбородки,
Суковатые кулаки…
Это было в рабочей слободке
Над гранитным бортом реки.
__
так у В. Дементьева
Сцапали фараона:
«А ну-ка сюда волоки!»,
Нынче не время оно
Над гранитным бортом реки.
И разговор короткий –
Слова не говоря…
Это было в рабочей слободке
В пламени Октября…
(«Выдвинутые подбородки…»)
Это стихотворение написано Мартыновым, когда ему было пятнадцать лет от роду!
А в шестнадцать лет он пишет:
Звёзды пятиугольные
Вместо сердец у нас.
Мечтой о благополучии
Мы оперируем зло,
Ждём, чтоб огнями не жгучими
Будущее зацвело.
И притворяемся глупыми –
Умными жить больней…
(«Мы – футуристы невольные…», вариант)
Позднею ночью город пустынный
При бертолетовых вспышках зимы.
Нежная девушка пахнет овчиной,
И рукавички на ней и пимы.
Нежная девушка новой веры –
Грубый румянец на впадинах щек,
А по карманам у ней револьверы,
А на папахе алый значок.
Может быть, взять и гранату на случай?
Памятны будут на тысячи лет
Мех полушубка горячий, колючий
И циклопический девичий след.
(«Позднею ночью город пустынный…»)
В Омске, как мы знаем, находилась ставка Колчака. В 1919 году Мартынов пишет:
Бегут вассалы Колчака,
В звериные одеты шкуры,
И дезертир из кабака
Глядит на гибель диктатуры.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И лес лилов, и снег стал розов,
И розовая ночь была,
И с отступающих обозов
Валились мертвые тела.
За взрывом взрыв над полем боя
Взлетал соперником луне,
И этот бой покрыл былое,
И день настал
В другой стране.
Чуть позднее (в 1924) Мартынов пишет поэму «Адмиральский час», посвященную пребыванию армии Колчака в Омске.
С начала двадцатых годов Мартынов работает оперативным журналистом различных газет Омска. Одно время он работал вместе с известным писателем Сергеем Залыгиным, который вспоминал: «Боже мой, какие дежурные очерки писал я и какие необыкновенные – он! Уже по самому материалу необыкновенные, свойственные только ему и никому больше.
Вот он пишет о спасателе водной станции на Иртыше, который, сам не умея плавать, но хорошо управляя лодкой и пользуясь им самим изобретённой снастью, уже спас несколько человек.
И ругали его на редакционных летучках: и чего только он пишет? Где выкапывает? «Спасатель не умеет плавать, это же товарищи, позор, а наш корреспондент делает такого человека чуть ли не положительным героем!» …Нам был нужен очерк о «типичном» и совершенно понятном для читателя, критика его очерков к этому и сводилась: «Читатель не поймет!»…».
Об этих временах Мартынов вспоминал:
Приятель, отдал молодость свою
Ты в дар редакционному безделью.
Газетчик ты и мыслишь нонпарелью, –
Я хохоча прочел твою статью.
Тебе ль касаться ведомственных тем!
Ведь наших дней трескуч кинематограф,
Ведь Гепеу – наш вдумчивый биограф –
И тот не в силах уследить за всем.
(«Корреспондент», отрывок, 1927)
Строка «ведь Гепеу – наш вдумчивый биограф» оказалась для Мартынова пророческой. Второго июля 1932 года он был осуждён Особым Совещанием при Коллегии бывшего ОГПУ по ст. 58-10 УК к высылке на три года в г. Вологду. И хотя в Вологде Мартынов работал по специальности – хроникёром в газете «Красный Север», он был окольцован «вдумчивым биографом» до последних дней жизни. (Поэт был реабилитирован через девять лет после смерти – в 1989 году.) В этот период Мартынов свои стихи публиковал под псевдонимом Мартын Леонидов. Сам поэт так называл причину ссылки: «Был гоним за ношенье сказочной дохи».
В Вологде Л. Мартынов знакомится со своей будущей женой – Ниной Анатольевной Поповой, работавшей в то время секретарем-машинисткой в редакции газеты «Красный Север».
Сонм мотыльков вокруг домовладенья
Порхал в нетерпеливом хороводе,
Но, мотыльков к себе не допуская,
Домохозяин окна затворил,
И мне, судьбой дарованному гостю,
Открыл он двери тоже неохотно.
Я понял, что ночное чаепитье
Организовано не для меня.
Я это понял.
Что же было делать?
Вошел я.
Сел к столу без приглашенья.
Густое ежевичное варенье
Таращило засахаренный глаз;
И пироги пыхтели, осуждая;
И самовар заклокотал, как тульский
Исправник, весь в медалях за усердье,–
Как будто б я всё выпью, всё пожру!
«Она приехала!» – сказал художник.
И вот я жду: поджавший губки ангел,
Дыша пачулями, шурша батистом,
Старообразно выпорхнет к столу.
Но ты вошла…
Отчетливо я помню,
Как ты вошла – не ангел и не дьявол,
А теплое здоровое созданье,
Такой же гость невольный, как и я.
Жена ему?
Нет! Это толки, враки.
Рожденному в домашнем затхлом мраке,–
Ему, который высох, точно посох,
Вовек не целовать такой жены!
Я это понял.
Одного лишь только
Не мог понять: откуда мне знакомы
Твое лицо, твои глаза, и губы,
И волосы, упавшие на лоб?
Я закричал:
«Я видел вас когда-то,
Хотя я вас и никогда не видел.
Но тем не менье видел вас сегодня,
Хотя сегодня я не видел вас!»
И, повторяя:
«Я вас где-то видел,
Хотя не видел…
Чаю?
Нет, спасибо!»
Я встал и вышел,
Вышел на веранду,
Где яростно метались мотыльки.
Ты закричала:
«Возвратитесь тотчас!»
Я на веранду дверь открыл широко,
И в комнату ворвалось сорок тысяч
Танцующих в прохладе мотыльков.
Те мотыльки толклись и кувыркались,
Пыльцу сшибая с крылышек друг другу,
И довели б до головокруженья,
Когда б я не глядел в твои глаза.
(«Подсолнух», отрывок)
В 1935 году, после окончания ссылки, Мартыновы возвращаются в Омск. Процитирую уже упоминавшегося В. Дементьева: «Жили Мартыновы, как и прежде, в том же домике, некогда принадлежавшем Адаму Вальсу, в комнате, переоборудованной из бывшей передней. Здесь-то, в этом закутке, как называл комнатку Леонид Мартынов, где умещались кровать да стол для работы, освещенный даже днем электрической лампой, и была написана поэма «Правдивая история об Увенькае».
В эти же годы, до войны, Мартынов пишет ещё три поэмы «Тобольский летописец», «Русский инженер», «Рассказ о Василии Тюменце». Главные герои его поэм – правдоискатели, готовые во имя справедливости и истины пойти на любые жертвы, а сами поэмы – исторические летописи.
К концу тридцатых годов Мартынов уже известен не только в Сибири, но и в обеих столицах. В 1940 году в московском издательстве «Советский писатель» вышла его книга «Поэмы». Заметное место в творчестве Мартынова этого периода занимает стихотворение «Замечали – по городу ходит прохожий…».
Замечали –
По городу ходит прохожий?
Вы встречали –
По городу ходит прохожий,
Вероятно, приезжий, на нас непохожий?
То вблизи он появится, то в отдаленье,
То в кафе, то в почтовом мелькнёт отделенье.
Опускает он гривенник в щель автомата,
Крутит пальцем он шаткий кружок циферблата
И всегда об одном затевает беседу:
«Успокойтесь, утешьтесь – я скоро уеду!»
Это – я!
Тридцать три мне исполнилось года.
Проникал к вам в квартиры я с черного хода.
На потёртых диванах я спал у знакомых,
Приклонивши главу на семейных альбомах.
Выходил по утрам я из комнаты ванной.
«Это гость»,– поясняли вы мельком соседу
И попутно со мной затевали беседу:
«Вы надолго к нам снова?»
– «Я скоро уеду»
–«Почему же? Гостите. Придете к обеду?»
– «Нет».
– «Напрасно торопитесь. Чаю попейте.
Отдохните да, кстати, сыграйте на флейте».
Да! Имел я такую волшебную флейту.
За мильоны рублей ту не продал бы флейту.
Разучил же на ней лишь одну я из песен:
«В Лукоморье далеком чертог есть чудесен!»
Вот о чем вечерами играл я на флейте.
Убеждал я: поймите, уразумейте,
Расскажите знакомым, шепните соседу,
Но, друзья, торопитесь,– я скоро уеду!
Я уеду туда, где горят изумруды,
Где лежат под землей драгоценные руды,
Где шары янтаря тяжелеют у моря.
Собирайтесь со мною туда, в Лукоморье!
О! Нигде не найдете вы края чудесней!
И являлись тогда, возбужденные песней,
Люди. Разные люди. Я видел их много.
Чередой появлялись они у порога.
Помню – некий строитель допрашивал строго:
«Где чертог? Каковы очертанья чертога?»
Помню также – истории некий учитель
Всё пытал: «Лукоморья кто был покоритель?»
И не мог ему связно ответить тогда я…
Появлялся еще плановик, утверждая,
Что не так велики уж ресурсы Луккрая,
Чтобы петь о них песни, на флейте играя.
И в крылатке влетал еще старец хохлатый,
Непосредственно связанный с Книжной палатой:
«Лукоморье! Изволите звать в Лукоморье?
Лукоморье отыщете только в фольклоре!»
А бездельник в своей полосатой пижамке
Хохотал: «Вы воздушные строите замки!»
И соседи, никак не участвуя в споре,
За стеной толковали:
«А?»
– «Что?»
– «Лукоморье?»
– «Мукомолье?»
– «Какое еще Мухоморье?»
– «Да о чем вы толкуете? Что за исторья?»
– «Рукомойня? В исправности».
– «На пол не лейте!».
– «Погодите – в соседях играют на флейте!»
Флейта, флейта!
Охотно я брал тебя в руки.
Дети, севши у ног моих, делали луки,
Но, нахмурившись, их отбирали мамаши:
«Ваши сказки, а дети-то все-таки наши!
Вот сначала своих воспитать вы сумейте,
А потом в Лукоморье зовите на флейте!»
(«Замечали – по городу ходит прохожий…», отрывок)
Это стихотворение включено во все прижизненные издания стихов поэта. Как хороши бытовые обороты в этом романтическом стихотворении, которое наполнено современными реалиями. А как великолепно звучат канцеляризмы! «Мартынов вводит газетную, бытовую лексику смело и перемежает областными речениями, древними словами. Как самоцветы сверкают разными гранями слова в его стихах. От этого создается такая объемность, как сказал бы Гоголь «зернистость» языка»,– так восторженно прокомментировал это стихотворение поэт Евг. Винокуров. Стихотворения «Подсолнух» и «Замечали – по городу ходит прохожий…» – бесспорные жемчужины русской поэзии, написанные сложившимся мастером. Да и сам поэт недвусмысленно заявляет об этом, отчетливо проводя грань между художником и обывателем.
Л.Н. Мартынов в этот период работает редактором омского областного книжного издательства.
Ты – царь? Цари!
В первые и самые напряженные месяцы войны Л. Мартынов писал много, писал
вдохновенно, писал с твердой уверенностью в нашей окончательной победе. Его стихотворения были собраны в две книжки – «За Родину!» (1941) и «Мы придем!» (1942).
Самым ярким выступлением военных лет был его очерк «Вперед, за наше Лукоморье».
«Сибирь пришла, чтобы победить. Она победит!» – так четко определил значение очерка поэт Георгий Суворов в своем письме, которое было приложено к отдельному изданию очерка.
В 1942 году поэт принят в Союз писателе СССР.
Важной вехой для Мартынова было издание сборника стихов «Лукоморье» («Советский писатель»,1945). Поэт Николай Старшинов вспоминал: «…Помню, как в 1945 году его книга «Лукоморье» ходила по рукам, в библиотеке Литературного института имени А.М. Горького взять ее было невозможно.
Нас захватила необычность его стихов, их свободная разговорная стихия, мудрость, покорила улыбка поэта – то добрая, а то ироническая; сказочность, переплетающаяся с самыми достоверными подробностями жизни».
Выше упоминалось, что поэт уже был «гоним за ношенье сказочной дохи». Когда в 1946 году в омском издательстве вышла книга стихов «Эрцинский лес», то книга подверглась разнузданной и несправедливой критике. Тираж пошел под нож! ПОСЛЕДУЮЩИЕ ДЕВЯТЬ ЛЕТ МАРТЫНОВА НЕ ПЕЧАТАЛИ.
Мир завистников и злыдней
Всё ехидней, всё опасней…
Красота всё безобидней,
Миловидней и прекрасней.
Чтоб они не смели трогать
И сживать тебя со света,
Покажи им острый коготь –
Будь уверена, что это
И тебя не опорочит,
И мерзавцев озадачит!
А она в ответ хохочет
Так печально, будто плачет.
(«Красота»)
Поэт на целое десятилетие уходит в переводы. Венгры Шандор Петефи, Аттила Йожеф, Дюла Ийеш, Антал Гидаш, сербка Десанка Максимович, поляки Констанцы Галчинский, Адам Мицкевич, Юлиан Тувим, чехи Иржи Волькер и Витезслав Незвал, итальянец Сальваторе Квазимодо, чилиец Пабло Неруда – далеко не полный перечень поэтов, переводимых Мартыновым. Литературоведы подсчитали, что всего Мартыновым переведено более 100000 поэтических строк. Этот титанический труд не остался незамеченным, но … правительством Венгерской Народной Республики. В 1949 году он награждается венгерским орденом Серебряный крест, а в 1970 году – орденом Золотая звезда.
Поэт вынужден писать в «стол». Следует сказать, что Мартынов не был ни диссидентом ни антисоветчиком и, конечно же, мог бы писать о «пашнях и стройках». Поэта-мыслителя волновали другие, глобальные, вселенские проблемы. Отвечая своим «гонителям», поэт пишет:
Я понял!
И ясней и резче
Жизнь обозначилась моя,
И удивительные вещи
Вокруг себя увидел я.
Увидел то, чего не видит
Иной вооруженный глаз
И что увидеть ненавидит:
Мир я увидел без прикрас!
Взор охватил всю ширь земную,
Где тесно лишь для пустоты.
И в чащу он проник лесную,
Где негде прятаться в кусты.
Я видел, как преображала
Любовь живое существо.
Я видел Время, что бежало
От вздумавших убить его.
Я видел очертанья ветра,
Я видел, как обманчив штиль.
Я видел тело километра
Через тропиночную пыль.
О, вы, кто в золоченой раме
Природы видите красу,
Чтоб сравнивать луга с коврами
И с бриллиантами росу,–
Вглядитесь в землю, в воздух, в воду
И убедитесь: я не лгу,
А подрумянивать природу
Я не хочу и не могу.
Не золото – лесная опаль,
В парчу не превратиться мху,
Нельзя пальто надеть на тополь,
Ольху не кутайте в доху;
Березки не рядите в ряски,
Чтоб девичью хранить их честь.
Оставьте! Надо без опаски
Увидеть мир, каков он есть!
(«Я понял…», 1947)
Позднее Мартынов добавляет:
Поэзия
Отчаянно сложна,
И с этим очень многие боролись,
Крича, что только почвенность нужна,
В виду имея только хлебный колос.
Но иногда, в словесном щебне роясь,
И там, где не восходит ни зерна,
Ее мы обнаруживаем,
То есть
Она везде, и не ее вина,
Что, и в земле и в небе равно кроясь,
Как Эребус, венчая Южный полюс,
Поэзия не ребус, но вольна
Звучать с любого белого пятна,
Как длинная и средняя волна,
И на волне короткой весть и повесть!
(«Поэзия отчаянно сложна…»)
В конце сороковых годов Мартынов становится жителем Москвы. Вместе с женой он поселяется в районе старых Сокольников в ветхом, еще конца девятнадцатого века, деревянном доме. В. Дементьев пишет об этом периоде жизни Мартынова: «Здесь, в Москве, Леонида Мартынова в неизмеримо большей степени, чем в молодости, стали занимать общие мировоззренческие вопросы… Облик гигантского города привлекал Мартынова и своим космизмом, и своим особым – ускоренным – ходом времени, и своими чудесами и превращениями…».
Мартынову было дозволено печататься в 1955 году. Вышел его новый сборник под скромным названием «Стихи», который получил огромный общественный резонанс.
Читатель заждался его «странного» лирического героя, его сложных смысловых ассоциаций, его метафорического языка.
А. Пушкин в сонете «Поэту» наставлял собратьев по перу: «Ты – царь!». Да и сам Мартынов в стихотворении «Царь природы» восклицал: «О царь! Прошу тебя: цари!». И поэт царил. За письменным столом Мартынов был самодержцем творческого процесса:
Из смиренья не пишутся стихотворенья.
И нельзя их писать ни на чье усмотренье.
Говорят, что их можно писать из презренья.
Нет!
Диктует их только прозренье.
Конечно, поэта волновали не только проблемы творчества, мироощущения. Он автор множества лирических произведений.
День кончился.
Домой ушел кузнец –
Знакомый, даже свойственник мне дальний.
Я в кузнице остался наконец
Один.
И вот, склоняясь над наковальней,
Ключ для очей, для уст и для сердец
Я выковал.
Мерцал он, как хрустальный,
Хоть был стальным,– та сталь была чиста,
И на кольце твое стояло имя.
Тебе я первой отомкнул уста.
Но тотчас их связала немота –
Так тесно сблизились они с моими!
Тут сердце я открыл твое ключом,
Чтоб посмотреть, что будет в нем и было.
Но сердце не сказало ни о чем,
Чего б не знал я. Ты меня любила.
И я решил открыть твои глаза,
Чтоб видеть всё смогли они до гроба.
Но за слезой тут выпала слеза…
Я говорю: не радость и не злоба,
А слёзы затуманили глаза,
Чтоб ничего не мидели мы оба!
(«Ключ»)
* * *
Добрая женщина,
Пожилая,
Мне рассказала, что видела сон –
Будто бы с неба спустился, пылая,
Солнечный луч, и попался ей он
В голые руки, и щекотно, колко
Шел сквозь него электрический ток…
Кончик луча она вдела в иголку –
Вздумала вышить какой-то цветок,
Будто из шелка…
И тем вышиваньем
Залюбовался весь мир, изумлен.
Женщина, с искренним непониманьем,
Робко спросила: «К чему этот сон?»
Я объяснил ей, что сон этот в руку!
Если уж солнцем пошла вышивать –
Это не склоку сулит и не скуку
И неприятностям тут не бывать.
Это навеяно воздухом вольным!
Ведь не способна ни рваться, ни гнить
Даже в ушке этом тесном игольном
Великолепная светлая нить.
«Будьте,– сказал я,– к удаче готовы!
Так не приснится и лучшей швее
В перворазрядном большом ателье».
Женщина робко сказала:
«Да что вы!»
(«Сон женщины»)
Эти стихотворения характерны для Л. Мартынова. Соседство реалий и фантазий (свойственник мой дальний – ключ для сердец; женщина пожилая – солнцем пошла вышивать) создает неповторимый, свойственный только для Мартынова колорит, декорацию. Мартынов никогда не был фотографом злободневности, оставаясь художником-импрессионистом, при этом не срываясь в бездну абстракции. Поэт не делал из своего метода тайны:
Меня томили
Сложные вопросы,
Которые поставить я взялся,
И улетел я от житейской прозы
В поэзию, как будто в небеса.
Но не могу смотреть как на чужую
На эту Землю, близкую вдали,
И вот с высот небесных нисхожу я
В поэзию, как будто в глубь Земли.
И не вини меня в непостоянстве,
О, небо грез, с чьих грозных круч я слез
В предел Земли, которая в пространстве
Не что иное, как комок небес!
(«Кусок небес»)
Казалось бы, Л. Мартынов приоткрыл завесу, простите за клише, своей «творческой лаборатории»,– изучай, перенимай! Но пока этого сделать никому не удалось!
Если прочитать стихи, скажем, С. Есенина в хронологическом порядке, то даже не литературовед безошибочно почувствует разницу между стихами раннего Есенина и стихами зрелого Есенина. Л. Мартынов и здесь стоит особняком. Стихи Мартынова хронологически неразличимы. Поднявшись в пятнадцать лет на гроссмейстерский уровень (пользуясь шахматной терминологией), поэт никогда не опускался до уровня перворазрядника. В том возрасте, когда отроки только осваивают рифмы типа «кровь – любовь», «осень – просинь», поэт создавал технически совершенные,
«взрослые» по тематике, стихи. Этот феномен Мартынова трудно объяснить, ведь он поэтически мужал в провинциальном Омске, далеком от поэтического бомонда (а может быть, в этом и кроется разгадка?). Видимо, прав был С. Маршак, когда писал не то в шутку, не то всерьез:
Мой друг, зачем о молодости лет
Ты сообщаешь публике читающей?
Тот, кто не начал, – не поэт,
А кто уж начал, тот – не начинающий.
Не без иронии, Мартынов писал тем, кто пытался алгеброй поверить его, мартыновскую гармонию:
Творим мы из чего-то что-то,
но что творим мы из чего,–
не ваша, умники, забота.
И в том искусства торжество!
(Как тут не вспомнить ахматовское: «Когда б вы знали из какого сора…»)
Несколько слов о технике Л.Н. Мартынова.
Талантливый композитор безошибочно определяет тональность своего будущего произведения, которая позволяет ему раскрыть ту или иную музыкальную тему. Такое же «чутье» было свойственно и Мартынову. В его творчестве мы обнаруживаем почти все устоявшиеся формы и размеры: от двустиший до поэм, от ямба до гексаметра, от метрической прозы до верлибра. Добиваясь совершенства той или иной формы, Мартынов, тем не менее, никогда не принадлежал к лагерю «акмеистов» с их жестко поставленной задачей «стихотворного мастерства». Зачастую Муза Мартынова покидала железную клетку догм и «правил» стихосложения. В этом смысле характерно стихотворение «Тишина» (отрывок):
– Ты хотел бы вернуться на реку Тишину?
– Я хотел бы. В ночь ледостава.
– Но отыщешь ли лодку, хотя бы одну,
И возможна ли переправа
Через темную Тишину?
В снежных сумерках, в ночь ледостава,
Не утонешь?
– Не утону!
В городе том я знаю дом.
Стоит в окно постучать – выйдут меня встречать.
Знакомая одна. Некрасивая она.
Я ее никогда не любил.
– Не лги!
Ты ее любил!
– Нет! Мы не друзья и не враги.
Я ее позабыл.
Ну так вот. Я скажу: хоть и кажется мне,
Что нарушена переправа,
Но хочу еще раз я проплыть по реке Тишине
В снежных сумерках, в ночь ледостава…
Поэт Евг. Винокуров писал: «Или вот «Река Тишина». В таинственном стихотворении, написанном нервным, каким-то задыхающимся ритмом, включен диалог такой бытовой, современный, который придает этому стихотворению еще большую тревожность и загадочность». Выскажу собственное мнение: создать подобный «нервный и задыхающийся» ритм куда сложней, чем вписаться, скажем, в онегинскую строфу.
Да и в традиционные формы поэт привносил элементы новизны. Еще в 1921 году он написал сонет «Алла» (поэту 16 лет):
Вы уедете скоро. У платформы вокзала
Будет биться метель в паровозную грудь.
Улетая, завьюжится талая муть.
Я назад возвращусь, спотыкаясь о шпалы.
Рыжеокая девушка, белая Алла,
Не забудьте, кончая намеченный путь,
Сквозь окошко вагона свой стан перегнуть,
Удивляясь, как быстро Сибирь убежала.
И, взлетая на черную спину Урала
И спускаясь в долину голодных смертей,
Вспоминайте о том, как простились устало
Мы с больными улыбками умных детей,
Чтобы встретиться вновь в суете карнавала
Под веселыми масками старых чертей.
Нетрудно заметить, что сонет написан не ямбом, традиционным для сонета, а анапестом.
Характерно для Мартынова следующее стихотворение:
Когда раскапывали Помпею,
Был обнаружен в пепле ряд пустот,
И затруднялись люди, не умея
Какой-то метод, этот или тот,
Тут применить, чтоб разгадать загадку.
Но всё же догадались наконец,
С раствором гипса приготовить кадку,
Лить в дырку гипс, как в формочку свинец.
И этот гипс, заполнив пустоту,
Застыл и принял очертанья тела,
Которое давно уже истлело
В объятьях пепла, и не красоту
Являл тот слепок, а предсмертных мук
Невыразимо ясную картину –
Несчастного помпейского детину,
От глаз не отрывающего рук.
Я видел эту жуткую статую,
Напоминающую о беде.
И если слышу проповедь пустую,
Хоть чью угодно, безразлично где,
И если слушаю пустые строфы,
И перед беспредметным полотном,–
Я думаю лишь только об одном:
А какова причина катастрофы?
Первая строка стихотворения больше похожа на прозу. Подобный «затакт» (так часто встречающийся в музыке) Мартынов применял часто. Но вот парадокс: попробуйте забыть первые две строки этого стихотворения. Не удастся! Здесь мы соприкасаемся с настоящими тайнами творца («Дело пахнет искусством»,– строка Мартынова).
Поэт не боится вставить в стихотворение «непоэтические» слова: кадка, дырка, формочка. Сочетание «высокого штиля» и «прозы жизни» – излюбленный прием Мартынова. Позднее этот приемом широко использовал И.Бродский. Но планка «прозы жизни» Бродского иногда опускалась до натурализма, что придавало явно выраженный оттенок цинизма и, в ряде случаев, снобизма. Мартынов же всегда оставался интеллигентом, оптимистом.
Язык Мартынова богат: от фольклора до научных терминов. И здесь Мартынов – из ряда вон. Ему удалось избежать стилизации «под фольклор» (чего не смог избежать даже Н. Клюев). С другой стороны, поэт никогда не кичился своей ученостью, не превращал поэзию в ребус или трактат (а это уже «грешок» многих современных авторов). Стихи Мартынова читаются без энциклопедического словаря. Ему был чужд словесный эквилибр: он не писал ни акростихов, ни палиндромов, ни прочих стихов «для зрения». Мартынов не «снимал скальп» со словоформ, как это делал Хлебников.
В стихах Мартынова нет морализирования, нет наставлений, но постоянно чувствуется какая-то неназойливая нравственная струна. Поэт не скрывал своего мнения о каком-то событии, явлении и, порой, бывал категоричен:
И вскользь мне бросила змея:
«у каждого судьба своя!»
Но я-то знал, что так нельзя –
Жить извиваясь и скользя.
У поэта было право на подобную категоричность – он прожил свою жизнь именно так: не «извиваясь» и не «скользя».
В своих поэмах Л. Мартынов часто прибегал к сверхдлинным размерам с внутренними рифмами.
Известно, что в краю степном, в старинном городе одном,
жил Бальмонт – мировой судья.
Была у Бальмонта семья.
Все люди помнят этот дом, что рядом с мировым судом
стоял на берегу речном, в старинном городе степном…
(Начало поэмы «Поэзия как волшебство»)
____
– Известно, что С. Есенин некоторые стихи писал в два этапа. На первом этапе поэт создавал совершенный, с точки зрения «правил» стихосложения, набросок. На втором этапе поэт сознательно «портил» стихи: вводил перебои ритма и даже ухудшал рифму. Мне представляется, что этим приемом пользовался и Л. Мартынов.
В современной поэзии длинные и сверхдлинные размеры – не редкий гость, но авторы не утруждают себя поиском внутренних рифм, при этом рифмовка окончаний строк становится почти незаметной – велика длина строк (впрочем, и эта техника имеет право на существование).
Леонида Мартынова отличала удивительная чуткость к скрытым возможностям языка и необычайно активное, властное отношение к слову. Мартынов мог к одному словесному корню присоединить самые неожиданные флексии – и тогда возникало чудо стиха:
Жухни,
Черт Багряныч,
И одно пророчь:
«Будет луночь, саночь! Всё иное прочь!»
(«Черт Багряныч»)
Инструментовка некоторых стихов поражает:
Что я пишу?
О, я хорошо соображаю, что я пишу,
Вновь и вновь преображаясь в мятущегося юношу,
С бурсаками припадавшего к медоквасному ковшу
Много прежде, чем с буршами выпить кипучего пунша.
(«Много прежде»)
Много ли подобных примеров в русской поэзии? И опять кусок прозы: «Что я пишу? О, я хорошо соображаю, что я пишу…», и опять «затакт», и опять эти строчки не забываются…
Пророчество в поэзии Мартынова – это тема отдельного исследования. Ограничимся лишь стихотворением, написанным за четверть века до Чернобыля:
Где-то там
Испортился реактор
И частиц каких-то напустил.
Известил о том один редактор,
А другой не известил.
И какой-то диктор что-то крикнул,
А другой об этом ни гу-гу.
Впрочем, если б и никто ни пикнул,
Всё равно молчать я не могу!
(«Где-то там…)
Мы всё обратно вечности вернём
В семидесятые годы вышло несколько книг Л. Мартынова. Он – признанный поэт. В 1971 году Мартынов награждается орденом Трудового Красного Знамени. В 1974 году поэт удостоен Государственной премии СССР и награждается ещё одним орденом Трудового Красного Знамени, а в 1976 году – болгарским орденом Кирилла и Мефодия.
Пришло время осмысления пройденного пути, подведения итогов.
На излете жизни Мартынов пишет супруге:
Он залатан,
Мой косматый парус,
Но исправно служит кораблю.
Я тебя люблю.
При чем тут старость,
Если я тебя люблю!
Может быть,
Обоим и осталось
В самом деле только это нам,–
Я тебя люблю, чтоб волновалось
Море, тихое по временам…
Леонид Мартынов в книге «Узел бурь» заметил, что самые лучшие стихи те, которые написаны «несмотря ни на что». В. Дементьев пишет: «Это «несмотря ни на что» было и оставалось его пафосом и его душевной опорой до последних дней жизни, когда невзгоды одна за другой обрушивались на него: не стало жены и верного друга Н.А. Мартыновой-Поповой, болезнь и одиночество, казалось бы, совсем одолели поэта. Правда, близкие друзья помогали Леониду Мартынову всем, чем могли, но несравненно большую помощь он оказывал себе сам, продолжая писать «несмотря ни на что»! Его жизнь была жизнью подвижника…». За год до смерти поэт пишет:
Приходит время уверять,
Что нету равных мне по силе,
Приходит время умерять
Свои могучие усилья.
Приходит время убирать
Сеть паутины в доме отчем,
Приходит время умирать,
Но и оно проходит, впрочем!
(«Приходит время»)
Последнее пророчество поэта:
Мы всё обратно вечности вернём –
Жизнь, взятую лишь напрокат и даром,
Но дай мне, небо, с ней покончить днем –
Срази однажды солнечным ударом!
И небеса вняли мольбам поэта: Л.М. Мартынов умер от удара (инсульта) 21 июня 1980 года, похоронен на Востряковском кладбище.
Сделан шаг.
Еще не отхрустела
Под подошвой попранная пыль,
А Земля за это время пролетела
Не один десяток миль…
Множество каких-то древних стадий,
Русских верст, китайских ли –
Все это осталось где-то сзади
И назад не повернуть Земли.
И не забежать, опережая,
И ее в объятиях не сжать;
Умоляя или угрожая,
Все равно ее не задержать –
Эту Землю,
Землю на которой
Захрустел под микропорой шлак,
Землю, послужившую опорой,
Чтобы сделать
Следующий
Шаг!
ПРИЛОЖЕНИЯ
Лет через сто,
А то и через двести,
А то и через тысячу почти,
Поэты, не пропавшие без вести,
Вновь удостоимся мы быть в чести.
Нас воскресят, изучат, истолкуют,
Порой анахронизмами греша…
Но что-то не особенно ликует
От этого бессмертная душа.
И мы не лопнем от восторга, ибо
Нас разглядеть и опыт наш учесть
И раньше, разумеется, могли бы!
Но вообще –
Благодарим за честь!
Леонид Мартынов
Л. Мартынову
Окно выходит в белые деревья.
Профессор долго смотрит на деревья
и очень долго смотрит на деревья
и очень долго мел крошит в руке.
Ведь это просто –
правила деленья!
Забыл – подумать –
правила деленья.
Ошибка!
Да!
Ошибка на доске!
Мы все сидим сегодня по-другому,
и слушаем, и смотрим по-другому,
да и нельзя сейчас не по-другому,
и нам подсказка в этом не нужна.
Ушла жена профессора из дому.
Не знаем мы,
куда ушла из дому,
не знаем,
отчего ушла из дому,
а знаем только, что ушла она.
В костюме и немодном, и неновом, –
как и всегда, немодном и неновом,
да, как всегда, немодном и неновом, –
спускается профессор в гардероб.
Он долго по карманам ищет номер:
«Ну что такое?
Где же этот номер?
А может быть,
не брал у вас я номер?
Куда он делся? –
Трет рукою лоб. –
Ах, вот он!..
Что ж,
как видно, я старею,
Не спорьте, тетя Маша,
я старею.
И что уж тут поделаешь –
старею…»
Мы слышим –
дверь внизу скрипит за ним.
Окно выходит в белые деревья,
в большие и красивые деревья,
но мы сейчас глядим не на деревья,
мы молча на профессора глядим.
Уходит он,
сутулый,
неумелый,
какой-то беззащитно неумелый,
под снегом,
мягко падающим в тишь.
Уже и сам он,
как деревья,
белый,
да,
как деревья,
совершенно белый,
еще немного –
и настолько белый,
что среди них
его не разглядишь.
Евгений Евтушенко
Ночной разговор
Вы ночевали на цветочных клумбах?
Вы ночевали на цветочных клумбах? –
Я спрашиваю.
Л.Мартынов
Вчера Мартынов мне приснился…
Его спросил я без затей:
– Как мне стихи наполнить смыслом?
Ямб предпочесть или хорей?
– Набор вопросов измочален
ещё в эпоху изб-читален.
Мы очень странно поступаем:
когда мы воздух сотрясаем,
то все основы потрясаем
тем, чем мы воздух сотрясаем.
В словесном щебне вечно роясь,
его находим. Слово. То есть
необходимое нам слово.
Нет, мы не головы морочим,
а кривду топчем, топчем, топчем.
Я повторяю: кривду топчем.
И воспеваем Лукоморье,
а не гнилое мухоморье.
Не мрём, а реем мы на реях,
там, где свирепствуют бореи
у берегов Гипербореи.
А может, в речку Тишину
ныряем – сразу в быстрину.
А вы твердите, мол, хореи…
Максим Орлов
М. ОРЛОВ
ЛЕОНИД МАРТЫНОВ
(к столетию со дня рождения)
БРАТСК 2005
М. ОРЛОВ
ЛЕОНИД МАРТЫНОВ
Леонид Николаевич Мартынов
Детство провел в переездах в служебном вагоне отца – техника железнодорожных путей. «Поэзия для меня, ребенка, сначала была некоей прекрасной отвлеченностью, сказкой, не имеющей почти ничего общего с действительностью. Суровые края, где я рос, не были воспеты теми поэтами, чьи произведения попадались мне на глаза. Из книг я знал о златоглавой Москве и величественном Петрополе, но вокруг себя видел неблагоустроенные человеческие поселения, тонущие то в снегах, то в грязи. Из книг я знал о том, „как хороши, как свежи были розы“, но вокруг меня в полынной степи, примыкавшей к полосе отчуждения щетинились чертополохи, пропахшие паровозным дымом. „По небу полуночи ангел летел“, – читал я у поэта, но воображение мое занимали не столько ангелы, сколько моноплан Блерио…»
В гимназии Мартынову легко давались древние и новые языки, история, география. Впрочем, писал он позже: «…годы революции не располагали к усидчивым школьным занятиям, и в 1921 году я, шестнадцатилетний подросток, вышел из пятого класса советской школы, решив жить литературным трудом. Дебютировал в печати стихами в журнале „Искусство“, выпущенном Художественно-промышленным институтом имени Врубеля в Омске. Эти стихи, в которых говорилось о том, что „пахнут землей и тулупами девушки наших дней“, не прошли незамеченными: почему-то в Польше, тогда панской, некий критик изругал меня за антипоэтичность, и за то, что я красный…»
Став разъездным корреспондентом сразу двух журналов («Сибирские огни» и «Сибирь») и двух газет («Омский водник» и «Сибирский гудок»), Мартынов исколесил всю Сибирь: работал в Балхашской экспедиции Уводстроя, собирал лекарственные растения на Алтае, разносил книги по селам, летал над Барабинской степью на агитсамолете, в той же степи искал бивни мамонтов, пешком исходил весь казахский участок трассы будущего Турксиба, выяснял, почему в Тарском урмане регулярно происходят лесные пожары… Многое из увиденного вошло в 1930 году в книгу очерков «Грубый корм». «В Новосибирск он всегда приезжал неожиданно, никого не предупреждая, – вспоминал поэт Сергей Марков, – и шел ко мне или Вивиану Итину. Повесив на гвоздь кепи и куртку, он вытаскивал из-за пояса отливавший синей сталью револьвер, а на ночь клал его под изголовье. Револьвер оказался нелишним в наших скитаниях, хотя бы по китайским харчевням где-нибудь у сада „Альгамбра“ и Федоровой бани. Оба мы, работая в газетах, участвовали в составлении дневника происшествий и поэтому прекрасно знали нравы ночного города…»
«У Леонида Мартынова, – вспоминал В. Утков, – было немало таких черт в характере и поведении, которые людям, мало его знавшим, казались, по меньшей мере, странными. Многие считали его человеком суеверным, пленником различного рода примет, как народных, так и выдуманных им самим; другие упрекали его в стремлении к оригинальности, в желании во что бы то ни стало не походить на других людей, третьи пожимали плечами и считали его чудаком, у четвертых его поведение вызывало только раздражение. Еще в Омске при первом сближении с Леонидом Мартыновым я думал о некоторой власти суеверий и примет над ним, и это казалось мне странным – в моем понимании следование суевериям и вера в приметы несовместимы ни с культурой, ни со знаниями, а Мартынов несомненно обладал и тем и другим. Сначала я просто недоумевал, сталкиваясь с некоторыми его поступками. Так, например, встретив воз сена, он старался ухватить из него клочок и спрятать в карман. При встрече с возом дров Мартынов мрачнел, считая это дурной приметой. Молодой месяц он старался увидеть с правой стороны и показывал ему на раскрытой ладони серебряную мелочь, загадывал желание. Он не переносил запаха зажженных спичек, старался как можно меньше ими пользоваться, а когда появились электрические зажигалки, спички вообще были изъяты из домашнего обращения. Если у него дома кто-либо из гостей, не зная об этом, зажигал спичку, прикуривая папиросу, это неизменно вызывало в Мартынове бурную реакцию и надолго портило ему настроение. Не любил и новые вещи, предпочитая им старые…» Зато Мартынов предпочитал новый быт. «Селенье. Крик младенцев и овец, от смрада в избах прокисает пища, будь проклят тот сентиментальный лжец, что воспевал крестьянское жилище… Я думаю о нем как о враге, я изорвал бы в клочья эту книгу. Я человек, и никакой тайге вовек не сделать из меня шишигу!».
В 1932 году Мартынова арестовали по так называемому делу «сибирских поэтов». Вместе с П. Васильевым, Н. Ановым, Е. Забелиным, С. Марковым и Л. Черноморцевым он был обвинен в антисоветских настроениях. Павел Васильев, правда, вскоре вышел на свободу (благодаря хлопотам И. Гронского), но все остальные – высланы. Несколько лет Мартынов провел в северных городах России – Архангельске и Вологде. В редакции вологодской газеты «Красный Север» он встретил свою будущую жену – Нину Анатольевну, работавшую секретарем-машинисткой и в конце 1935 года вернулся в Омск уже с нею. Поселился в деревянном доме, в комнате, переоборудованной из бывшей передней. Эти первобытные условия не мешали ему, по крайней мере, именно здесь Мартынов написал лучшие свои поэмы: «Встреча», «Сестра», «Рассказ про мастерство», «Волшебные сады», «Исповедь Елтона», «Правдивая история об Увенькае», «Тобольский летописец», «Домотканая Венера», «Искатель рая», «Сказка про атамана Василия Тюменца, посла к золотому царю», «Рассказ о русском инженере», «Поэзия как волшебство».
В первые годы войны стихотворные подписи Мартынова часто появлялись в «Окнах ТАСС». Тогда же вышли его книжки – «За Родину!» (1941), «Мы придем!» (1942), «Жар-Цвет» (1944). «В армию Мартынов был призван в сентябре 1943 года, после прохождения обучения в городском Всеобуче, – вспоминал Утков, – и был зачислен курсантом в Омское пехотное училище имени М. В. Фрунзе. Командование поручило ему, не освобождая от обычных военных занятий, подготовку материалов к истории училища. Тема не была для Мартынова новой, он хорошо знал прошлое Омского кадетского корпуса, на базе которого было организовано пехотное училище. Из стен корпуса вышло немало видных отечественных военных и ученых – Григорий Потанин, Николай Ядринцев, Чокан Валиханов, Валериан Куйбышев, Дмитрий Карбышев и другие. В „Крепости на Оми“ Мартынов не одну страницу посвятил истории кадетского корпуса. Теперь он стал изучать историю училища после установления Советской власти в Сибири. В печати появляются заметки, статьи, очерки, отражающие жизнь училища, его прошлое, боевой путь его воспитанников, участие их в Великой Отечественной войне, подписанные курсант Леонид Мартынов… » С тем же упорством, с тем же терпением поэт все эти годы развивал свои художественные представления о сказочном Лукоморье. «Кто ответит – где она: затопило ее море, под землей погребена, ураганом сметена? Кто ответит – где она, легендарная страна старых сказок – Лукоморье?… Лукоморье! Где оно? Не участвую я в споре тех ученых, что давно потеряли Лукоморье на страницах старых книг, в не записанном фольклоре. Знаю я: где север дик, где сполоха ал язык, – там и будет Лукоморье…» В понятье о Лукоморье Мартынов включил легенды о златокипящей Мангазее, в которой свободно живется любому люду, бежавшему из-под государевых лап, и легенды о Златой деве, охраняющей древнюю страну, наконец, легенды о волшебном Эрцинском лесе, «чьи корни до сердец, вершины до небес». «Тема о потерянном и вновь обретаемом Лукоморье, – писал Мартынов, – стала основной темой моих стихов в дни Великой Отечественной войны, войны с фашизмом. Где бы я ни был в то время – в затемненной Москве, в глубоком тылу, где работали на оборону эвакуированные заводы, – я повествовал, как умел, о борьбе народа за свое Лукоморье, за свое счастье…»
В 1945 году, незадолго до дня Победы, в Москве вышел в свет большой сборник стихов Мартынова «Лукоморье», а через год в Омске другой – «Эрцинский лес». Сборник «Лукоморье» прошел практически не замеченным, а вот «Эрцинский лес» вызвал невероятный шум и гнев критики. Разумеется, Мартынов сразу понял, что шум этот является прямой реакцией на опубликованное в августе 1946 года Постановление ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“. Это было ясно по тону, даже по лексике статей. О поэме „Искатель рая“ Вера Инбер, например, писала так („Уход от действительности“): „Можно было надеяться, что углубляя эту мысль („Рай я ищу, рай для живых людей…“), Мартынов в дальнейшем придет к более точному определению человеческого счастья и пойдет по пути к его достижению. Но этого не произошло. Неприятие современности превращается уже в неприкрытую злобу, там, где Мартынов говорит о своем современнике, человеке советской страны…“ – И дальше: – „Наша романтика – в уважении к великому созидательному труду советского человека, нашего лучшего вдохновителя. Но здесь, видимо, Леониду Мартынову с нами не по пути. И если он не пересмотрит своих сегодняшних позиций, то наши пути могут разойтись навсегда…“
Результат был определен.
На многие годы поэт ушел в переводы.
Оставаться в Омске он не мог, боялся, слишком одиозную фигуру из него сделали. Он перебрался в Москву, где легче было пересидеть политическую непогоду, где было много издательств, а значит, всегда можно было найти заработок. В старом деревянном доме в районе старых Сокольников у Мартыновых стал появляться поэт Антал Гидаш. Именно он предложил поэту перевести для готовящегося к печати однотомника стихи венгерского классика Шандора Петефи.
Благодаря огромной многолетней работе Мартынова вышли на русском языке стихи и поэмы Десанки Максимович, Адама Мицкевича, Констанцы Ильдефонса Галчинского, Юлиана Тувима, Иржи Волькера, Витезслава Незвала, Сальваторе Квазимодо, Пабло Неруды, Артюра Рембо. Но больше всего Мартынов переводил именно венгров – Шандора Петефи, Эндре Ади, Йожефа Атиллу, Антала Гидаша, Дьюлу Ийеша. Правительство Венгрии наградило поэта орденом Золотой Звезды первой степени и орденом Серебряной Звезды.
К переводам Мартынов подходил своеобразно: он одновременно был скрупулезен и не боялся импровизаций. В известном стихотворении «К проблеме перевода», обращаясь к Верлену, Вийону и Рембо, он понимающе восклицал: «Но если бы, презрев все устрашенья, не сглаживая острые углы, я перевел вас, – все-таки мишенью я стал бы для критической стрелы, и не какой-то куро-петушиной, но оперенной дьявольски умно: доказано бы было все равно, что только грежу точности вершиной, но не кибернетической машиной, а мною это переведено, что в текст чужой свои вложил я ноты, к чужим свои прибавил я грехи и в результате вдумчивой работы я все ж модернизировал стихи…»
В 1954 году в сборнике «Разговор перед съездом» появилась статья Ильи Сельвинского «Наболевший вопрос». Говоря о советских поэтах, Сельвинский упомянул Мартынова: «Вот Леонид Мартынов – человек, постигший тайну скрипичного волшебства. Мы, поэты, очень любим его чудесную „Кружевницу“, его тонкое стихотворение „След“, незаурядные русские пейзажи. После таких стихов чувствуешь себя благороднее, возвышеннее, счастливее. Хочется быть лучше и чище, потому что приобщился к какой-то большой духовной красоте. К сожалению, широкий читатель знает главным образом переводы Мартынова, о собственных же его стихах имеет слабое представление…» Статья эта послужила первым толчком к возвращению поэта из забвения. «Мартынов, – вспоминал Илья Эренбург, – разговаривал мало и в жизни бывал незрячим, скажу даже – косноязычным. Однажды я его познакомил с Пабло Нерудой. Мартынова чилийский поэт изумил, как явление природы, а ливни, засуха, таяние снегов, ветер всегда его изумляли. Он написал стихи о Неруде и показал его таким, каким он изображался в газетных статьях – богатырем, мифическим Баяном. А Неруда понял Мартынова: „Настоящий поэт – перед его глазами второй мир – искусства“. Мартынова после 1946 года не печатали. Он продолжал писать стихи, вынимая из карманов смятые листочки, читал мне, и каждый раз я дивился его поэтической силе: метеорология становилась эпопеей. А он рассеянно пил чай и отвечал невпопад на вопросы. То были годы расцвета его творчества. В 1955 году Мартынову исполнилось пятьдесят лет. Молодые поэты добились устройства его вечера в Доме литераторов и читали его стихи. Из старых писателей был, кажется, только я. Потом выступали представители литературных кружков московских заводов, железнодорожники. Все они говорили, что переписанные стихи Мартынова помогли им понять современную поэзию. Судьба поэта изменилась…»
В 1955 году вышел сборник Мартынова – «Стихи». Эта небольшая книжка мгновенно стала популярной. О полузабытом поэте заговорили, в одно мгновение он стал знаменитостью. «Что такое случилось со мною? – удивлялся он сам. – Говорю я с тобою одною, а слова мои почему-то повторяются за стеною, и звучат они в ту же минуту в ближних рощах и в дальних пущах, в близлежащих людских жилищах и на всяческих пепелищах, и повсюду среди живущих. Знаешь, в сущности, это не плохо! Расстояние не помеха ни для смеха и ни для вздоха. Удивительно мощное эхо! Очевидно, такая эпоха».
В 1966 году книга стихов Мартынова «Первородство» была удостоена Государственной премии РСФСР, в 1974 году книга стихов «Гиперболы» – Государственной премии СССР.
20 августа 1979 года умерла жена Мартынова. «После кончины Нины Анатольевны, – писал его друг Л. Лавлинский, – что-то начало неотвратимо разрушаться и в характере поэта. Его скорбь и долголетние болезни приняли слишком жизнеопасную форму. Его нужно было буквально спасать от гибели. При нем, правда, почти неотлучно дежурила Галина Алексеевна Сухова – врач, на протяжении многих и многих лет лечившая эту семью. Отношения трех людей давно уже переросли в прочную и нежную дружбу, и не случалось праздника, чтобы я не заставал в доме поэта Галину Алексеевну. Мне даже известно, и думаю, что я вправе об этом сказать: за несколько дней до кончины Нина Анатольевна, предчувствуя ее приближение, наказывала Суховой не оставлять поэта заботой. Завещание это было выполнено…» К сожалению, через год, 21 июня 1980 года, скончался и сам поэт.
Из книги Краткое содержание произведений русской литературы I половины XX века (сборник 2) автора Янко СлаваЛеонид Николаевич Андреев 1871-1919 Жизнь Василия Фивейского – Рассказ (1903) Как муравей – песчинка к песчинке – строил отец Василий свою жизнь: женился, стал священником, произвел на свет сына и дочь. Через семь лет жизнь рассыпалась в прах. Утонул в реке его сын, жена с горя
Из книги Самые знаменитые поэты России автора Прашкевич Геннадий МартовичЛеонид Николаевич Мартынов Родился 9 (22) мая 1905 года в Омске.Детство провел в переездах в служебном вагоне отца – техника железнодорожных путей. «Поэзия для меня, ребенка, сначала была некоей прекрасной отвлеченностью, сказкой, не имеющей почти ничего общего с
Из книги Большая Советская Энциклопедия (АН) автора БСЭ Из книги Большая Советская Энциклопедия (КУ) автора БСЭ Из книги Большая Советская Энциклопедия (МА) автора БСЭ Из книги Большая Советская Энциклопедия (СР) автора БСЭ Из книги Большая Советская Энциклопедия (ТР) автора БСЭ Из книги Афоризмы автора Ермишин ОлегЛеонид Николаевич Андреев (1871-1919 гг.) писатель Борьба – вот радость жизни.Когда бьют по одному честному лицу – все честные лица должны испытывать и боль, и негодование, и муку попранного человеческого достоинства.Ложь перед самим собою – это наиболее распространенная
Из книги Словарь современных цитат автораАНДРЕЕВ Леонид Николаевич (1871-1919), писатель 57 И я! и я!Рассказ «Бездна», III (1902) Два негодяя нападают на беззащитную девушку; третий издалека кричит им: «И я! и
Из книги Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры. Русская литература XX века автора Новиков В ИДЭЛЬ Д. (Любашевский, Леонид Соломонович) (1892-1975); РАХМАНОВ Леонид Николаевич (1908-1988), сценаристы 127 Дарвин этого не говорил. – Вам не говорил, а мне говорил.К/ф «Депутат Балтики» (1936), сцен. Дэля и Рахманова при участии А. Зархи и И. Хейфица, реж. Зархи и
Из книги Словарь афоризмов русских писателей автора Тихонов Александр НиколаевичМАРТЫНОВ Леонид Николаевич (1905-1980), поэт 137 Вода / Благоволила / Литься!«Вода»
Из книги Большой словарь цитат и крылатых выражений автора Душенко Константин ВасильевичЛеонид Николаевич Андреев Жизнь Василия Фивейского Рассказ (1903)Как муравей - песчинка к песчинке - строил отец Василий свою жизнь: женился, стал священником, произвел на свет сына и дочь. Через семь лет жизнь рассыпалась в прах. Утонул в реке его сын, жена с горя
Из книги автораАНДРЕЕВ ЛЕОНИД НИКОЛАЕВИЧ Леонид Николаевич Андреев (1871–1919). Русский писатель. Автор рассказов, в том числе «Бергамот и Гараська», «Большой шлем», «Мысль», «Красный смех», «Губернатор», «Иуда Искариот», «Тьма», «Мои записки»; романа-памфлета «Дневник Сатаны», пьес, статей
Из книги автораАНДРЕЕВ, Леонид Николаевич (1871–1919), писатель 209 И я! И я! Рассказ «Бездна», III (1902) ? Андреев, 1:363 Два негодяя нападают на беззащитную девушку; третий издалека кричит им: «И я! И я!» 210 Некто в сером, именуемый Он. Персонаж пьесы «Жизнь Человека» (1907) ? Андреев, 2:443 211 Нужно, чтобы
Из книги автораМАРТЫНОВ, Леонид Николаевич (1905–1980), поэт 269 Вода / Благоволила / Литься! «Вода» (1946; опубл. в 1955) ? Мартынов Л. Стихотворения и поэмы. – Л., 1986, с. 122 27 °Cкажи: / Какой ты след оставишь? След, / Чтобы вытерли паркет И посмотрели косо вслед, Или / Незримый прочный след В чужой душе на
Из книги автораТРЕФОЛЕВ, Леонид Николаевич (1839–1905), поэт 267 Когда я на почте служил ямщиком. «Ямщик. Из Владимира Сырокомли» (1868), вольный пер. с польского? Песни рус. поэтов, 2:182 В песенниках, в сильно переработанном виде, – с нач. ХХ
