Расстрел футбольной команды во время войны. Про "матч смерти" - история в фотографиях

Вскоре оказались в числе военнопленных, причем Трусевич и Кузьменко, по некоторым свидетельствам, были ранены . Об их нахождении в Боярском лагере военнопленных узнали заведующий секцией физкультуры Киева Дубянский и профессор Киевского университета, редактор профашистской газеты «Нове українське слово» К. Штеппа .

Они написали письмо на имя главы киевской управы Александра Оглоблина с просьбой об освобождении «лучших мастеров спорта Украины - футболистов сборной команды г. Киева». В список были включены 8 человек - Кузьменко, Трусевич, Клименко, Коротких, Балакин, Щегоцкий (обращавшиеся не знали, что Щегоцкий покинул Киев), Шацкий, Сухарев. Вскоре плененных футболистов освободили под расписку о «лояльности» немцам и отнесли к четвёртой категории - «подозрительные» .

Также зарегистрировались в оккупированном Киеве Свиридовский, Тютчев, Путистин, Голимбиевский, Гундарев, Комаров, Чернега, Ткаченко, Мельник.

Создание команды «Старт»

В результате начали появляться стихийно создаваемые футбольные команды. Среди них - команда «Старт», «директором» которой выступил Иосиф (Йозеф) Иванович (Иоганович) Кордич, моравский чех, проживавший до войны в Киеве. При немцах Кордич был отнесён к категории «фольксдойче » и был назначен директором хлебозавода № 1 (до и после войны он числился четвёртым, на улице Дегтяревской, 19). Вскоре Кордич встретил продававшего на «Евбазе» (Галицкий базар, в обиходе Евбаз - Еврейский базар, располагался на месте нынешней площади Победы) самодельные зажигалки Николая Трусевича и предложил последнему пойти на завод разнорабочим. Трусевич согласился, поскольку это давало ряд социальных гарантий.

Спустя некоторое время с помощью Трусевича на завод попали и другие киевские футболисты, хорошо ему знакомые, - Гончаренко, Тютчев, Кузьменко, Комаров, Путистин, Клименко, Свиридовский, Балакин .

27 мая 1942 г. «исполнительный директор» хлебозавода Чебанюк пишет письмо-заявление в секцию физкультуры и спорта городской управы: «Киевский хлебозавод № 1 просит зарегистрировать добровольную футбольную команду завода». С этого момента команда обрела официальный статус. Кордич же обеспечил футболистам возможность дважды в неделю тренироваться на стадионе «Зенит» (ул. Керосинная, 24, на данный момент стадион «Старт») после ликвидации там лагеря военнопленных.

Помимо 9 футболистов-рабочих хлебозавода, к команде присоединились Михаил Мельник, Николай Коротких (повар в столовой отдела образования и культуры горуправы по ул. Ленина, 22), Юрий Чернега (работал в охране горуправы), а также Лев Гундарев, Александр Ткаченко и Георгий Тимофеев (все - служили в полиции), Василий Сухарев. Самому молодому, М. Мельнику, было 27 лет, самому старшему Ф. Тютчеву - 35. Капитаном команды избрали Михаила Свиридовского.

Необходимо отметить, что действующими игроками киевского «Динамо» образца прерванного чемпионата СССР 1941 года были всего трое: Трусевич , Клименко и Комаров. Гундарев и Мельник, игравшие в 1940 г. за киевский «Локомотив», в 1941 г. входили в дубль «Динамо», но не провели за него ни одного матча. Гончаренко перед войной играл за одесский «Спартак», Балакин и Сухарев - игроки киевского «Локомотива». Некоторые были игроками киевского «Рот Фронта». Путистин и Свиридовский вообще занимались тренерской работой.

4 июня 1942 г. дирекция хлебозавода № 1 обращается в секцию физкультуры и спорта городской управы с просьбой выделить для команды завода спортинвентарь, а именно: бутсы, трусы, футболки, гетры, наколенники, мячи и сетку для ворот. За исключением бутс и трусов всё было выписано уже 19 июня . Футболки были красного цвета.

Одновременно с командой хлебозавода была создана команда «Рух», организатором которой выступил Георгий Дмитриевич Швецов, экс-игрок киевского «Желдора». При новой власти он всячески прислуживал немцам, работал у К. Ф. Штеппы в газете «Нове українське слово». Швецов приглашал в свою команду Трусевича и остальных экс-динамовцев, но большинство ответили отказом. В итоге основу «Руха» составили служащие органов власти и рабочие киевских фабрик, а из команды хлебозавода за «Рух» иногда играл только Гундарев, а также экс-динамовец Николай Голембиовский.

Однако именно Швецову принадлежала идея создания Украинской футбольной лиги и проведения футбольных матчей в Киеве. Штеппа же, с подачи Швецова, через председателя городской управы Л. Форостовского добился переименования Республиканского стадиона (до войны - имени Хрущёва), открытие которого намечалось на 22 июня 1942 года, в Украинский стадион (ул. Большая Васильковская , 55). А сам «Рух» пригласили на торжественное открытие стадиона 12 июля 1942 г., в котором украинцы одолели команду немецкой воинской части «DV».

В начале июня 1942 года Штадткомиссариатом было утверждено проведение футбольных матчей в Киеве.

Первые матчи

Первая игра состоялась 7 июня , в воскресенье, в 17:30 на стадионе Дворца спорта (так назывался советский Олимпийский стадион в тот момент) между «Рухом» и «Хлебозаводом». Вход на игру был свободный. «Старт» победил со счётом 7:2.

Остальные игры с участием «Старта» проходили на стадионе «Зенит», и вход на них стоил уже 5 карбованцев (на первые две - 3 карбованца). Повышение связано с проведением денежной реформы на Украине с 6 по 25 июля 1942 г. Обменивались советские дензнаки в купюрах по 5 и 10 руб. на украинские карбованцы (1 руб. равнялся 1 крб.) .

• 21 июня «Старт» - сборная венгерского гарнизона - 6:2
  • Состав «Старта» согласно афише: Трусевич, Клименко, Сухарев, Балакин, Путистин, Гончаренко, Чернега, Комаров, Коротких, Кузьменко, Сотник, Ткаченко, Свиридовский.
• 28 июня «Старт» - сборная артиллерийской части (Германия) - 7:1
• 5 июля «Старт» - «Спорт» (украинское спортивное общество) - 8:2
  • Состав «Старта» согласно афише: Трусевич, Клименко, Свиридовский, Балакин, Сухарев, Ткаченко, Гончаренко, Чернега, Комаров, Коротких, Путистин, Кузьменко, Сотник, Тютчев.
  • Состав «Спорта» согласно афише: Голембиовский, Ткаченко А., Купь, Рожков, Пенкин, Пичугин, Портнов, Гундарев, Дубовик, Южда, Китасов, Стаднис, Ногачевский.
• 17 июля «Старт» - воинская команда «RSG» (сборная железной дороги, Германия) - 6:0
• 19 июля «Старт» - «MSG. Wal.» (венгерская часть) - 5:1
  • Состав «Старта» согласно афише: Трусевич, Клименко, Свиридовский, Сухарев, Балакин, Ткаченко, Гончаренко, Чернега, Комаров, Коротких, Путистин, Тимофеев.
• 26 июля «Старт» - «GK SZERO» (сборная венгерских частей) - 3:2
  • Состав «Старта» согласно афише: Трусевич, Клименко, Свиридовский, Сухарев, Балакин, Путистин, Гончаренко, Чернега, Комаров, Коротких, Тимофеев, Кузьменко.

Практически все матчи судил обер-лейтенант по имени Эрвин, который никому не подсуживал.

Затем против киевских футболистов играла команда «Flakelf » (сборная, собранная из солдат и офицеров противовоздушной обороны (зенитчиков), а также лётчиков и механиков киевского аэродрома).

Состав команды

• Николай Трусевич (1909-1943)
• Алексей Клименко (1912-1943)
• Михаил Свиридовский (1908-1973)
• Василий Сухарев (1911-после 1944)
• Владимир Балакин (1913-1992)
• Лев Гундарев (1921-1994)
• Макар Гончаренко (1912-1997)
• Юрий (Георгий) Чернега (1919-1947)
• Павел Комаров (1913-после 1970-го)
• Николай Коротких (1909-1942)
• Михаил Путистин (1906-1981)
• Михаил Мельник (1915-после 1944)
• Георгий Тимофеев (1910-1967)
• Фёдор Тютчев (1907-1959)
• Иван Кузьменко (1912-1943) (в афише не указан, но фигурирует в воспоминаниях Макара Гончаренко и Владлена Путистина)

Ход игры

Счёт открыли немцы. Потом Иван Кузьменко дальним ударом сравнял счёт [ ] , и ещё в первом тайме два гола забил Макар Гончаренко (один после индивидуального прохода, 2-й после длинного паса Кузьменко) . Поскольку у Кузьменко была застарелая травма мениска, то на второй тайм выйти он уже не смог .

Второй тайм прошёл в равной жёсткой борьбе. Немцы забили два гола и сравняли счёт, но затем «Старт» вырвал победу 5:3.

«Матч смерти»

Именно этот поединок в Советском Союзе позднее назвали «матчем смерти», после которого футболисты якобы были расстреляны. Перед матчем в раздевалку киевских футболистов вошёл немецкий офицер (полковник) наблюдавший за матчем, и в жёсткой форме под угрозой лагерей и расстрела потребовал проиграть.

За забором, с правой стороны, находилась раздевалка, дверь которой была открыта, и я зашёл внутрь. В комнате находились: Н. Трусевич, надевавший свитер, А. Клименко сидел уже в форме, ел хлеб, отламывая кусочки, и ещё один, которого я не знал, шнуровал бутсы. В этот момент зашёл офицер и выгнал меня из раздевалки. О чём он разговаривал с футболистами, останется тайной навсегда.

О. Ясинский.

Однако после матча игроки обеих команд сфотографировались на память и спокойно разошлись по домам.

При этом вечером 9 августа футболисты «Старта» победу отметили - выпили в раздевалке [ ] и закусили:

Самогон принёс кто-то из болельщиков. Потом он же пригласил к себе в частный дом, где долго сидели, разговаривали. Возвращались через рынок «Евбаз». Денег ни у кого ни копейки. Паша Комаров зубы торговкам заговаривал и меня дармовыми пирожками угощал. У одной возьмёт, у другой: «В долг», - успокаивал их. Помню, около кинотеатра «Ударник» Алексей Клименко сцепился с полицейским. Немец его за сорочку схватил, хотел отвести в гестапо, но не удержался, упал. Стрелять из автомата не решился – людно было на улице. Так Клименко и утёк. Отец на следующий день зашёл к нему узнать, как и что. Тогда пронесло.

Тем не менее, штадткомиссар Киева Фридрих Рогауш (назначенный в конце июля 1942) запретил дальнейшие встречи немецких команд с киевлянами .

После матча

Последняя игра

16 августа «Старт» играл против «Руха» и победил со счётом 8:0. Это был последний матч.

Всего за «Старт» играли 17 футболистов. Кроме участников матча 9 августа, это: Гундарев, Чернега, Комаров, Тимофеев, Ткаченко, Сотник.

Существуют разные версии ареста :

• Из показаний М. Свиридовского 28 февраля 1944 г.:

• Из показаний на допросе 2 декабря 1943 г. М. Путистина:

• Из показаний М. Гончаренко:

• Работавший в полиции в 1942-1943 гг. В. Егоров показал на допросе 28 ноября 1943 г.:

• В справке, составленной начальником контрразведки НКО «Смерш » 1-го Украинского фронта генерал-майором Осетровым в ноябре 1943 г., о причине ареста футболистов говорится:

Из всех арестованных через три дня отпустили только Балакина. Мельник и Сухарев (работал при немцах на паровозе) под подозрения гестаповцев вообще не попали .

Последним арестовали Н. Коротких - 6 сентября 1942 года . Тем не менее, был арестован и Александр Ткаченко. 8 сентября 1942 года при попытке к бегству он был застрелен, свидетелем чего стала его мать, принесшая сыну передачу .

Первым погиб Коротких. Поскольку немцы выяснили, что он был офицер НКВД (у него нашли фото в форме майора спецслужбы; он работал в 1932-1934 в НКВД г. Иваново, был член ВКП(б)), то подвергли жестоким пыткам в гестапо . По версии Щербачёва, во время пыток у спортсмена случился сердечный приступ, в результате чего он скончался прямо в гестапо .

Остальных футболистов продержали в гестапо (ул. Короленко, 33) около месяца в одиночных камерах. Затем в сентябре 1942 г. их перевели в Сырецкий концентрационный лагерь без определённого срока содержания. Там М. Путистин работал электромонтёром, Ф. Тютчев и П. Комаров - его помощниками. М. Свиридовский и М. Гончаренко в сапожной мастерской на ул. Мельникова, 48 ремонтировали немцам сапоги. Н. Трусевич, И. Кузьменко и А. Клименко, потом к ним перевели и Ф. Тютчева, были в выездной бригаде .

В это время стала меняться обстановка на фронте - инициатива переходила к советским войскам. Нарастало психологическое напряжение у немцев, они становились агрессивнее. В лагерях случались массовые расстрелы. В результате, поздней зимой 1943 г. погиб и ряд футболистов.

Со слов Макара Гончаренко (передает историю, рассказанную Фёдором Тютчевым) :

Подвалы бывшего здания НКВД по улице Владимирской, 33, занятого во время оккупации гестаповцами, были завалены штабелями дров. Немцы, задумав очистить их, создали три бригады из узников Сырецкого лагеря. Одна бригада (в её составе Трусевич, Тютчев, Клименко и Кузьменко) перебрасывала дрова на хлебозавод, другая - на мясокомбинат, третья складывала во дворе здания гестапо. Между двумя первыми происходил товарообмен: хлеб меняли на колбасу. Продукты прятали между поленьями. Овчарка начальника тюрьмы, учуяв колбасу, стащила её. Один из заключённых, армянин лет 20-22, кинулся за собакой. Гестаповец, услышав шум, выбежал во двор и стал жестоко избивать парня. Несколько узников вступились за товарища, успевшего выдрать клок кожаного пальто фашистского офицера. Тот выстрелом в упор убил армянина и вместе с подоспевшим на помощь начальником лагеря Радомским тут же во дворе расправился с заступниками. Остальных увезли в лагерь.

Валентин Волков, до войны выступал за футбольные команды «Желдор» и «Рот фронт» :

Бригада рабочих концлагеря на Сырце, среди которых находились и наши футболисты, копала траншею. И когда на одного из рабочих вдруг набросилась собака, тот, недолго думая, ударил её лопатой по голове… И надо же такому случиться, хозяином собаки оказался комендант лагеря (Пауль фон Радомски, погиб в 1945 г.)! На следующее утро он выстроил всех, кто копал ту злополучную траншею, и дал им команду рассчитаться на «первый-второй». «Первые», роковые номера пришлись на Колю Трусевича, Ваню Кузьменко и Лёшу Клименко… Правдоподобность этой версии расстрела динамовцев подтвердил ещё один мой хороший знакомый - участник той «переклички», киевский динамовец Фёдор Тютчев. Ему повезло - в «перекличке» он оказался вторым.

Владимир Ногачевский, ветеран дубля «Динамо» :

Заключённые работали в городе. Однажды в такую бригаду включили Трусевича, Кузьменко и Клименко. Им приказали асфальтировать двор у здания гестапо на улице Короленко, 33. Родственники узнали об этом, приготовили свёртки с едой и положили невдалеке от места, где они работали. В это время во двор вышел начальник концлагеря Родомски с овчаркой на поводке. Собака унюхала запах съестного, начала теребить пакеты. Заключённые попытались её отогнать. Родомски моментально поднял тревогу: бунт! Прибежала охрана, всех вернули в лагерь, уложили на землю лицом вниз и каждого третьего расстреляли… Кузьменко и Клименко погибли. А Коля Трусевич не попал в роковые третьи - он просто приподнялся на локте посмотреть, не миновала ли его беда. И получил пулю в затылок…

И. Бродский, заключённый Сырецкого концлагеря (был в команде узников, сжигавших трупы в Бабьем Яру, 29 сентября 1943 г. вместе с группой заключённых бежал. В декабре 1943 г. ушёл в Красную армию и погиб на фронте в 1944 г.), свидетель расстрела :

«В лагере была выездная команда заключённых, которая работала на Короленко, 33 - гестапо. Помню, это было в феврале месяце 1943 г. Эту команду привезли поздно вечером в лагерь. Заявили, что заключённые привезённой команды хотели убить немца, за это на Короленко расстреляли 5 человек, а сейчас за это же преступление будет расстреляно ещё 20 человек, что и было сделано. Немцы отобрали 20 человек, среди которых были и футболисты Киевской команды «Динамо» Трусевич и Клименко, и тут же их всех перед строем расстреляли».

Причину гибели точно знал Ф. Тютчев, который работал с ними в выездной бригаде и стоял в одной шеренге, когда отсчитывали заложников. Его как свидетеля допрашивали несколько раз по делам палачей Сырецкого концлагеря, но ни в одном документе нет данных о том, как погибли его товарищи .

Остальным, кроме П. Комарова, удалось бежать из концлагеря.

Из показаний М. Свиридовского :

Михаила Путистина в октябре 1943 г. послали на погрузочные работы на завод «Большевик» , и ему удалось бежать, встретил советские войска в районе села Пославичи. Павла Комарова угнали в Германию при эвакуации Сырецкого концлагеря в сентябре 1943 г.

Из тех, кто выступал за «Старт», в немецкой полиции служили Георгий Тимофеев и Лев Гундарев. Обоих вскоре после взятия Киева разоблачили органы НКГБ. Первого отправили в лагеря на десять лет, второго - на пять. Георгия Швецова взяли сразу после освобождения Киева, осудили на 15 лет. Отбыл 10 с небольшим, был освобождён, после чего вернулся в Киев. Работал контролером на Республиканском стадионе, гардеробщиком в одном из учебных заведений Киева. Когда он умер и где похоронен - неизвестно.

Николай Голембиовский несколько лет скрывался. По данным Георгия Кузьмина, после войны его на улицах Киева встретил экс-динамовец Василий Правоверов, который и узнал, что Голембиовский живёт в Горьком . В 1948 в Горьком он был арестован и судим на 25 лет исправительно-трудовых работ.

Павел Комаров, вывезенный немцами на территорию Германии, работал в КБ Мессершмитта. После войны жил в Европе, затем перебрался в Канаду, где и умер в 70-е годы.

Рождение легенды

Впервые о расстрелянных киевских динамовцах сообщили «Известия» ещё 16 ноября 1943 года. Военный корреспондент газеты из Киева написал: «Это были игроки футбольной команды киевского „Динамо“, которые долгое время скрывались от немцев. Надо было жить, спасаться от голода. Они устроились работать на киевский хлебозавод. Их обнаружили немцы, загнали в подвалы гестапо. Всех юношей расстреляли».

Впервые выражение «матч смерти» появилось в киевской газете «Сталинское племя», № 164 от 24 августа 1946 года , стр. 3. В ней напечатана киноповесть «Матч смерти» в десяти номерах, автор - Александр Борщаговский . В последнем номере редакция просит читателей прислать свои отзывы о киносценарии, написанном для «Мосфильма». Позже Борщаговский написал книгу «Тревожные облака».
Со временем история обрастала художественными подробностями. В 1959 году в издательстве «Физкультура и спорт » 150-тысячным тиражом вышла повесть Петра Северова в соавторстве с Наумом Халемским «Последний поединок» , предисловие к которой написал участник матча Балакин. В книге соперниками киевлян по матчу названа команда немецких ВВС - люфтваффе (подразделением которого реально являлись зенитчики). Эта версия получила дальнейшее развитие, и в 1963-1964 годах на киностудии «Мосфильм » был снят и вышел на экраны художественный фильм «Третий тайм » об игре футболистов киевского «Динамо» с немецкой командой люфтваффе.

Настоящую причину ареста футболистов установить не удалось. Футболисты Трусевич, Кузьменко и Клименко расстреляны вместе с другими узниками в Сырецком концлагере по приказу начальника лагеря Пауля Радомского весной 1943 г. - спустя большой промежуток времени после игры 9 августа 1942 г. Возможно, что поводом для массового расстрела узников в Сырецком лагере была попытка покушения на шефа гестапо, однако точных данных об этом нет… Есть и другие версии - за диверсию подпольщиков, которую они осуществили на Киевском механическом заводе 23 февраля 1943 г., за попытку побега узников… Остается открытым вопрос, какой из версий отдать предпочтение, поскольку известно, что Пауль Радомский погиб 14.03.1945 г. около Штульвайсенбурга. Расстрел в Сырецком концлагере был проведен по его приказанию неизвестными полицейскими, фамилии которых установить не удалось… Это же касается и судьбы Николая Коротких. Точных данных о событиях, которые с ним происходили в гестапо в Киеве, и о его смерти нет. Свидетелей нет. Фамилии возможных преступников неизвестны или не названы. Таким образом, нет оснований возбудить новый процесс.

Память

В сентябре 1964 года Указом Президиума Верховного Совета СССР медалью «За отвагу» посмертно наградили футболистов-участников «Матча смерти» в 1942 году Николая Трусевича , Алексея Клименко , Ивана Кузьменко и Николая Коротких . Ещё шестерых участников тех событий - Владимира Балакина , Макара Гончаренко , Михаила Мельника , Михаила Путистина , Михаила Свиридовского , Василия Сухарева - отметили медалью «За боевые заслуги» . При этом в указе, опубликованном 10 сентября 1964 в газете «Правда» (№ 254) практически у всех были изменены инициалы - Н. А. Балакин, М. И. Гончаренко, Н. В. Мельник, И. С. Путистин, А. П. Свиридовский, П. Р. Сухарев .

При этом Путистин отказался от награды из-за многочисленных подозрений органов КГБ в «неблагонадежности» . Кроме того, среди награждённых не оказалось погибшего Александра Ткаченко и умершего в 1959 от сердечного приступа Федора Тютчева.
19 июня на стадионе «Динамо» был установлен памятник - гранитная скала с горельефными фигурами четырёх футболистов (скульптор И. С. Горовой uk , архитекторы В. С. Богдановский , И. Л. Масленков uk ). На памятнике слова Степана Олейника .

В 1981 году на стадионе «Зенит», переименованном в «Старт», установили скульптурно-архитектурную композицию в честь «матча смерти».

В 1999 году в Киеве, в квартале между улицами Щусева и Академика Грекова, неподалёку от места, где среди останков расстрелянных узников Сырецкого концлагеря были найдены футбольные бутсы, установлен памятный знак - гранитный куб с символически выбитой гранью, в которой замер бронзовый футбольный мяч (скульптор Юрий Багалика, архитектор Руслан Кухаренко).

Фильмография

Документальные фильмы

• - расследование программы «Искатели» (Первый канал , 2007)
• , режиссёр Кирилл Седухин (Кинокомпания «АВ-БесОр», 2010)
• (ESPN, 2012)
• (ВГТРК , 2012)
• «» (, 2012)

Художественные фильмы

• «Третий тайм » - СССР, , к 20-летию «матча смерти».
• «Матч » - Россия-Украина-Германия, , к 70-летию матча.
• «Лига мечты » - Франция,

См. также

Источники

• Очевидец матча О. Ясинский. // Еженедельник 2000 - Спорт-Ревю № 8 (403), 22-28.02.2008
• Из летописи Акселя Вартаняна в газете «Спорт-Экспресс Футбол» :
  • 02.02.2007
  • 16.02.2007
  • 16.02.2007
• С. Кулида. // svoboda.com.ua
• И. Мельниченко. (недоступная ссылка с 03-08-2013 (2038 дней) - история , копия )

Напишите отзыв о статье "Матч смерти"

Примечания

4. О. Ясинский. // Еженедельник 2000 - Спорт-Ревю, 22.02.2008
5. Кузьмин Георгий. Горячее лето сорок второго… // Футбол. 1995. - № 13. - с.18.
6. Сын участника «матча смерти» Владлен ПУТИCTИH: "Даже через десятки лет на юбилеях «Динамо» генералы спрашивали уцелевших футболистов: «Почему четверых расстреляли, а вы остались живы?» (недоступная ссылка с 03-08-2013 (2038 дней))
8. // dynamo.kiev.ua
9. Валентин Щербачёв. // Русский центр Америки, 3 сен 2006 {не первоисточник}
10. Сергей Кулида // svoboda.com.ua, 10.05.2005
11. Кузьмин Георгий. Горячее лето сорок второго… // Футбол. 1995. - № 13. - с.15.
12. Пётр Фёдорович Северов, Наум Абрамович Халемский. Последний поединок / редактор А. П. Нолле. - М: Физкультура и Спорт , 1959. - 260 с. - (5,50 руб.). - 150 000 экз.
13. см. д/ф «Смертельный поединок» [ ]

Финалы Кубка УССР Финалы Кубка СССР Суперкубки СССР Финалы Кубка Украины Суперкубки Украины Финалы Кубка обладателей кубков УЕФА Суперкубки УЕФА Другие матчи

Отрывок, характеризующий Матч смерти

– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.

Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.

В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.

С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…

Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.

Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.

Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство, неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедиции в Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.
Тот идеал славы и величия, состоящий в том, чтобы не только ничего не считать для себя дурным, но гордиться всяким своим преступлением, приписывая ему непонятное сверхъестественное значение, – этот идеал, долженствующий руководить этим человеком и связанными с ним людьми, на просторе вырабатывается в Африке. Все, что он ни делает, удается ему. Чума не пристает к нему. Жестокость убийства пленных не ставится ему в вину. Ребячески неосторожный, беспричинный и неблагородный отъезд его из Африки, от товарищей в беде, ставится ему в заслугу, и опять неприятельский флот два раза упускает его. В то время как он, уже совершенно одурманенный совершенными им счастливыми преступлениями, готовый для своей роли, без всякой цели приезжает в Париж, то разложение республиканского правительства, которое могло погубить его год тому назад, теперь дошло до крайней степени, и присутствие его, свежего от партий человека, теперь только может возвысить его.

9 августа 1942 г. после "матча смерти" на стадионе «Зенит»: Киевские футболисты в тёмных футболках, немецкие в светлых. Хорошо узнаваемы М. ГОНЧАРЕНКО (крайний справа во втором ряду), Николай ТРУСЕВИЧ, Иван КУЗЬМЕНКО (пятый и шестой слева в этом же ряду). Во втором ряду Г. ТИМОФЕЕВ (третий слева), Ф. ТЮТЧЕВ, В. СУХАРЕВ и Н. КОРОТКИХ (справо налево от Гончаренко), А. КЛИМЕНКО (восьмой справа) и стоящий за ним П. КОМАРОВ. В нижнем ряду - М. МЕЛЬНИК (второй слева) и М ПУТИСТИН (в центре без футболки).

Фото и текст

Владимир Ногачевский, ветеран дубля “Динамо”:

“Я устроился на фабрику ювелирных изделий Дюндикова. На фабрике собралось немало таких, как я, молодых ребят, увлекающихся спортом. Мы создали футбольную команду “Рух”. А всего в городе существовали четыре футбольные команды...”

Макар Гончаренко:

"Форма у нас была, как у сборной СССР, - красные майки и гетры, белые трусы. Разговоры о том, что мы ее специально подготовили к поединку с летчиками и зенитчиками, - брехня. Просто у нас другой не было. Какую Трусевич раздобыл в самом начале, в такой все время и выступали, безо всякого подвоха".

Владимир Ногачевский:

"Все матчи обычно судил немецкий военнослужащий по имени Эрвин, который, как мне кажется, имел соответствующее образование и квалификацию.
Матчи проходили в товарищеской обстановке. Конфликтов между игроками не возникало. За все игры я припомню только один случай, когда немецкий игрок в игровой ситуации грубо толкнул нашего футболиста, за что был сразу же судьей удален с поля".

Немецкая команда. 1942 год. На стадионе "Старт"

Михаил Свиридовский.

"Матч с летчиками протекал следующим образом. На матч приехал генерал, привез букет цветов, апельсины, лимоны, шоколад...

Сыграли первый тайм 2:1 в их пользу. У них появилось чувство превосходства. Мы, видя такое положение, решили выбить несколько их игроков из игры. Одному колено перебили, он ушел с поля... Генерал выкрикивал, что это бандиты, играют грубо, некультурно..."

Макар Гончаренко:

"Никто из официальной администрации перед матчем не заставлял нас играть в поддавки. Правда, отдельные люди, то ли провокаторы из "Руха", то ли сочувствующие нам простые смертные уговаривали проиграть, чтобы не дразнить гусей".

"После игры 9 августа наши футболисты победу отметили: выпили в закусочной и закусили. Самогон кто-то из болельщиков принес... Долго сидели, разговаривали. Возвращались через рынок "Евбаз"... Денег ни у кого ни копейки. Паша Комаров зубы торговкам заговаривал и меня дармовыми пирожками угощал. У одной возьмет, у другой: "В долг", - успокаивал их.
Помню, около кинотеатра "Ударник" Алексей Клименко сцепился с полицейским. Немец его за сорочку схватил, хотел отвести в гестапо, но не удержался, упал. Стрелять из автомата не решился - людно было на улице. Так Клименко и утек. Отец на следующий день зашел к нему узнать, как и что. Тогда пронесло..."

Сергей Щербак, специалист комитета арбитров ФФУ:

“Мне тогда было пять лет, и жили мы недалеко от бывшей улицы Керосинной. Помнится, удалось наконец-то сбежать вместе с ребятами на стадион во время одного из матчей. Трибун там не было — и с немецкой, и с нашей стороны зрителей собралось немало. Отмечу, что никаких автоматчиков вокруг поля не было”.

Состав команды «Старт» (темные футболки) слева направо: первый ряд — Клименко, Свиридовский (капитан), Трусевич. Второй ряд: Гончаренко, Сухарев, Чернега, Мельник, Гундарев, Балакин, Комаров, Тимофеев

Валентин Федоров, бывший футболист ленинградского “Динамо”, участник футбольного матча в блокадном городе летом 1942 года:

“Узнал от родственников погибших киевлян, за что их покарали. Не за выигранный матч у немцев их посадили, а за муку, которую они тайком выносили с комбината. Узнав об этом, хозяин пожаловался властям. И не убили их за свое поражение немцы. Четверо — Николай Трусевич, Иван Кузьменко, Алексей Клименко и Николай Коротких — погибли случайно. Как свидетельствовал очевидец-лагерник, однажды кто-то из заключенных бросил камень в собаку коменданта лагеря. Взбешенный эсэсовец приказал построить узников и, не установив виноватого, отсчитал каждого пятого, которых и расстреляли. Среди них оказалось четверо динамовцев”.

Юрий Краснощек:

“Во время фашистской оккупации, работая на телефонной станции, я слышал от немцев, а также от украинских полицаев, что динамовцев арестовали не за победу в матче, а за то, что они, работая на хлебозаводе №1, набросали в муку, из которой выпекали хлеб для немецких организаций в Киеве, битое стекло. Были арестованы Трусевич, Клименко, Кузьменко и Коротких. О том же впоследствии мне рассказал знакомый сотрудник госбезопасности... Следует отметить, что из шестнадцати футболистов “Старта” оккупанты расстреляли только четверых, и все они были лейтенантами НКВД... Это и послужило главной причиной их ареста. Кто же, как не офицеры НКВД, могли подозреваться в терроризме. Но упомянутые четыре футболиста как раз и не были причастны к этой диверсии. НКВД их просто подставило”.

В.Ногачевский:

“Через несколько дней на хлебозавод приехали гестаповцы: в мешках с мукой обнаружили битое стекло. Диверсия! Многих рабочих, футболистов в том числе, забрали в концлагерь “Мышеловка”.

Валентин Волков, до войны выступал за футбольные команды “Желдор” и “Рот фронт”:

“В действительности истинной причиной расстрела некоторых футболистов “Динамо” стал отнюдь не их выигрыш у немецкой команды. Мое утверждение основано на рассказах очевидцев трагедии. Вскоре после войны, в 1946 году, в Москве я встретился со своим давним киевским приятелем Володей Балакиным. Он, непосредственный участник матча с командой “Люфтваффе”, был первым человеком, который поведал мне правду об истинной причине расстрела динамовцев. А дело было так. Бригада рабочих концлагеря на Сырце, среди которых находились и наши футболисты, копала траншею. И когда на одного из рабочих вдруг набросилась собака, тот, недолго думая, ударил ее лопатой по голове... И надо же такому случиться, хозяином собаки оказался комендант лагеря! На следующее утро он выстроил всех, кто копал ту злополучную траншею, и дал им команду рассчитаться на “первый-второй”. “Первые”, роковые номера пришлись на Колю Трусевича, Ваню Кузьменко и Лешу Клименко... Правдоподобность этой версии расстрела динамовцев подтвердил еще один мой хороший знакомый — участник той “переклички”, киевский динамовец Федор Тютчев. Ему повезло — в “перекличке” он оказался вторым ”.

Владимир Ногачевский:

«Заключенные работали в городе. Однажды в такую бригаду включили Трусевича, Кузьменко и Клименко. Им приказали асфальтировать двор у здания гестапо на улице Короленко, 33. Родственники узнали об этом, приготовили свертки с едой и положили невдалеке от места, где они работали. В это время во двор вышел начальник концлагеря Родомски с овчаркой на поводке. Собака унюхала запах съестного, начала теребить пакеты. Заключенные попытались ее отогнать. Родомски моментально поднял тревогу: бунт! Прибежала охрана, всех вернули в лагерь, уложили на землю лицом вниз и каждого третьего расстреляли... Кузьменко и Клименко погибли. А Коля Трусевич не попал в роковые третьи — он просто приподнялся на локте посмотреть, не миновала ли его беда. И получил пулю в затылок...»

Валентин Щербачев

«Динамовцы погибли год спустя после так называемого матча смерти. Большинство из них работали грузчиками на хлебзаводе № 1 по улице Дегтяревской (это самый старый хлебзавод в Киеве). Некоторым членам бригады грузчиков казалось, что они могут дополнительно зарабатывать на своих земляках.

Так как в оккупированном городе жилось голодно, люди охотно покупали муку, масло, яйца и другие продукты, вынесенные с завода. В 1943 году кражи заметно участились, после чего немцы собрали рабочих завода и отвезли всех в гестапо на улице Владимирской. Здесь оказались и футболисты "Динамо"

Футболистов продержали в гестапо примерно три недели, затем перевезли в Сырецкий концлагерь, где они содержались в достаточно сносных условиях. Трусевича, Кузьменко и Клименко использовали в качестве чернорабочих. Путистин вместе с Тютчевым и Комаровым работал электромонтером. Свиридовский и Гончаренко сапожничали в мастерской на улице Мельникова, ремонтировали обувь охранников-полицаев. Перевели их из лагеря в отдельное здание. Там и жили под присмотром своих клиентов. Всем заключенным разрешали свидания с родственниками. Жена Путистина три раза в неделю носила мужу передачи. Так продолжалось несколько месяцев. А в феврале троих расстреляли…

Сын Михаила Путистина Владлен

Мы один раз поздно домой пришли - после матча-реванша 9 августа. Так нас задержал патруль на улице Саксаганского - два немца с бляхами жандармерии и при них переводчик. Правда, когда они узнали, кто идет и откуда, отпустили. "Гут!" - говорят.

Вокруг тех событий много насочиняли. Но правда заключается в том, что после матча-реванша никто наших футболистов не арестовывал - они сыграли еще раз, последний, с "Рухом". И казнены трое из них: Трусевич, Кузьменко и Клименко - были не сразу, а через полгода. Насколько я могу судить, это не было наказанием за спортивный результат, как в советское время принято было считать.

Николая Коротких арестовали позже всех - 6 сентября, а замордовали первым. Его жена рассказывала, что, когда ее вызвали в гестапо на очную ставку, Николая привели всего окровавленного. Он, единственный из футболистов, был членом партии, а немцы коммунистов сразу ставили к стенке. К тому же у него нашли фотографию в форме НКВД, с лычками. Он погиб тут же, в гестапо.

Казнили целую группу заключенных, в их числе оказались и футболисты. А выжившим очень долго пришлось оправдываться из-за того, что они уцелели. И через годы на динамовских юбилеях - и на 40-летии, и на 50-летии - генералы допытывались: "Почему четверых расстреляли, а вы живы?". Да потому, что так судьба распорядилась.

Вот как рассказывал о гибели футболистов 29 ноября 1943 г. заключенный Сырецкого концлагеря И. Бродский (был в команде узников, сжигавших трупы в Бабьем Яру, 29 сентября 1943 г. вместе с группой заключенных бежал. В декабре 1943 г. ушел в Красную армию и погиб на фронте в 1944-м), свидетель расстрела:

«В лагере была выездная команда заключенных, которая работала на Короленко, 33 — гестапо. Помню, это было в феврале месяце 1943 г. Эту команду привезли поздно вечером в лагерь. Заявили, что заключенные привезенной команды хотели убить немца, за это на Короленко расстреляли 5 человек, а сейчас за это же преступление будет расстреляно еще 20 человек, что и было сделано. Немцы отобрали 20 человек, среди которых были и футболисты Киевской команды «Динамо» Трусевич и Клименко, и тут же их всех перед строем расстреляли».

Газета «Киевская правда» 17 ноября 1943 г. в статье «Что произошло в Бабьем Яру» со ссылкой на очевидцев писала:

«На протяжении долгого времени в концлагере находилась в заключении группа известных в стране киевских футболистов-динамовцев. Среди них были Трусевич, Клименко, Кузьменко и другие. В памяти киевлян встает незабываемая картина — матч между немецкой командой и командой рабочих хлебозавода № 1, в которую входили указанные товарищи. В этом матче их заставили принять участие немцы, надеясь поразить киевлян своим непревзойденным искусством, продемонстрировать преимущество арийской породы... Этот матч был последним в жизни динамовцев. Их вскоре арестовали, а 24 февраля 1943 г. на глазах всего лагеря во время расстрела 42 человек (за побег двух узников) убили и славных футболистов».

Остальные участники матчей остались живы, но их судьбе позавидовать нельзя. Когда уже близилось освобождение Киева, кое-кто понимал, что с ними будет, когда придут советские войска. К примеру, Лев Гундарев за два месяца до освобождения Киева вступил в украинское спортивное общество «Рух» и тем самым окончательно подписал себе приговор. Уходить с немцами он передумал и после войны был арестован, судим и получил длительный срок заключения. Кстати, такая же судьба постигла и Георгия Швецова - организатора общества «Рух» в оккупированном Киеве. (Г.Швецов был арестован в декабре 1943 года, признался в сотрудничестве с оккупационными властями и получил 15 лет каторжных работ. Отбыл 10 с небольшим, был освобожден, после чего вернулся в Киев. Работал контролером на Республиканском стадионе, гардеробщиком в одном из учебных заведений Киева. Когда он умер и где похоронен - неизвестно. Известно его высказывание на допросе: «Да, я предал Родину, но сделал это для того, чтобы сберечь физкультурные кадры Киева…»)

Что касается остальных футболистов, в частности бывших игроков «Локомотива», то судьба к ним была более благосклонна, хотя «потягали» их по допросам в НКВД предостаточно, так что многие на всю жизнь «забыли» об этих матчах и до смерти из них лишнего слова нельзя было вытянуть журналистам. В.Балакин, Сухарев, Гончаренко и Мельник были приглашены в возрождающееся «Динамо» Киев.

За «Старт» выступали служившие в немецкой полиции Тимофеев и Гундарев, оба уходить с немцами на запад отказались. Обоих после взятия Киева нашими войсками арестовали - одному дали 10 лет лагерей, другому - пять. Голембиовский ухитрился каким-то образом ускользнуть от внимания «органов» и даже, якобы, в 1944-м немного послужить в рядах Красной Армии. После войны перебрался в Горький, где скрывался до 1948 года. Там он был совершенно случайно кем-то опознан, арестован и судим. Получил 25 лет лагерей.

Остальных же после освобождения Киева долго таскали на допросы в НКВД, и спасло их только вмешательство генерала Строкача, во время войны - начальника штаба Украинского партизанского движения, а с 46-го - министра внутренних дел Украины. Он начал шефствовать над киевским «Динамо» еще в 1940-м, когда стал председателем республиканского совета общества, и именно он после войны отдал приказ положить под сукно большинство дел в отношении футболистов. Мало того, четверо из них даже попали в первую послевоенную заявку возрождающейся киевской команды.

И тем не менее очень долго никто их победы в Киеве подвигом не считал. Лишь спустя много лет, когда память сгладилась, советская власть спохватилась и бросилась прославлять и награждать тех, кого она в свое время за то же самое таскала в допросные камеры НКВД. В 1965 году погибших Трусевича, Кузьменко, Клименко и Коротких посмертно наградили медалями «За отвагу» (напрочь забыв о Ткаченко), а еще шестерых - Балакина, Гончаренко, Мельника, Путистина, Сухарева и Свиридовского - медалями «За боевые заслуги». Михаил Путистин отказался принять боевую медаль за те заслуги, к которым он посчитал себя непричастным. Еще один участник «матча смерти», Федор Тютчев, не вынес послевоенных унижений, запил и умер от «белой горячки» в 1959-м. Его ничем не наградили…

1971 год. Выдержки из рапорта оперуполномоченного КГБ майора N. на имя председателя Комитета госбезопасности Украины генерал-полковника В.В.Федорчука:

"Обращаясь к Вам с настоящим рапортом, я имею в виду ненужную, на мой взгляд, спекуляцию мифическим "подвигом" футболистов киевского "Динамо" в годы Отечественной войны.

Начало шумихи вокруг этого коллектива футболистов, физически здоровых людей, мастеров спорта, уклонившихся (будем называть вещи своими именами) от службы в рядах РККА и оставшихся проживать в оккупированном фашистами Киеве, положили Петр Северов и Наум Халемский...

Совершенно очевидно, что футболисты остались проживать на оккупированной территории, не предприняв попыток отойти с отступавшими частями Красной Армии, в рядах которой их присутствие было столь необходимо в тяжкий для Родины час.
Затем они охотно поддержали инициативу изменников Родины из представителей городской управы, которые при покровительстве оккупационных властей создали из оставшихся в Киеве спортсменов клуб мастеров спорта, а из футболистов - сборную команду города, в которую вошли игроки команд-мастеров "Динамо" и "Локомотива".

При наличии таких данных, все то, что до сего времени было сделано в плане прославления бывших футболистов киевского "Динамо" в печати и кино, мне представляется серьезной ошибкой... На территории стадиона "Динамо" готовится гранитный памятник "героям-футболистам, отдавшим свою жизнь за честь и независимость нашей Родины".

Даже если отбросить все, что было сказано выше, а принять во внимание один факт сооружения памятника людям, которые вместо того, чтобы воевать, играли в футбол с оккупантами, намерение поставить такой памятник кажется нелепостью, оскорблением ратных подвигов тех, кто в тяжкие годы сражались на фронте, а также надругательством над святой памятью тех, кто в этой борьбе погиб за светлое будущее человечества.

Обращаясь к Вам, как к члену ЦК КП Украины, со своим мнением по этому вопросу прошу, если Вы сочтете мои сомнения обоснованными, информировать инстанции о нецелесообразности сооружения памятника футболистам на территории киевского стадиона "Динамо".

Петр Иванович Денисенко, заслуженный мастер спорта:

"Пока я и тысячи моих товарищей, голодные и холодные, мокли в грязных окопах под фашистскими пулями, где-то глубоко в гитлеровском тылу мои соотечественники, молодые и здоровые парни гоняли мяч с теми, кто захватил нашу землю, пытается меня уничтожить и против кого я воюю в нечеловеческих условиях. Позвольте, как я должен относиться к подобному? Уж во всяком случае не рукоплескать!"

История Великой Отечественной войны знает уникальные примеры мужества и героизма. Одним из таких подвигов советских спортсменов был так называемый матч смерти киевской футбольной команды «Динамо». Еще в сорок втором году с оккупированной фашистами территории стали доходить слухи о том, что команда бросила вызов лучшему немецкому клубу, обыграла его и была за это расстреляна. Однако то, что случилось в Киеве, стало известно лишь после освобождения Украины.

В 1941 году, когда немецким войскам удалось захватить Киев, в столице советской Украины оставалась большая группа игроков. Это были Николай Клименко, Игорь Кузьменко, Николай Коротких, Михаил Гончаренко, Виктор Сухарев, Николай Трусевич, Владимир Балакин, Михаил Мельник, Михаил Путистин, Михаил Свиридовский. Они были заняты на строительстве оборонительных сооружений и не успели выйти из окружения.

Как известно, во время оккупации в Киеве свирепствовал голод. Но благодаря знакомым футболистам удалось устроиться на хлебозавод №1. Работали командой - так же, как привыкли играть. Чтобы отвлечься от серых беспросветных будней и не утратить навыков, каждый день после работы футболисты гоняли мяч во дворе завода и постоянно тренировались. Хотя фашисты захватывали все больше советской земли, наши футболисты не теряли надежды, что враг будет разбит и им еще удастся сыграть за киевское «Динамо».

Свою новую команду футболисты нарекли «Старт». Но каждый киевлянин знал, кто они такие. Ведь до войны звезда киевского «Динамо» столь же ярко светила на футбольном небосклоне, как и в наши дни. Знали это и фашисты, но до поры до времени не трогали, не видя в них никакой угрозы.

Спустя год, летом 1942 года, немецкое командование решило разнообразить культурную жизнь захваченной столицы и открыло на Большой Васильковской улице «украинский» стадион. Впрочем, для украинцев, как и для остальных «недочеловеков», вход был воспрещен. Футбол был зрелищем для чистокровных арийцев.

Возможно, именно с целью демонстрации могущества арийской нации фашисты решили провести серию спортивных соревнований, в которых немецкие игроки противостояли бы лучшим командам из инородцев. Тут-то и вспомнили о команде «Старт». А на закрытый стадион было разрешено приходить и украинцам. Пусть поглядят на разгром своих былых кумиров.

12 июля 1942 года по городу были расклеены афиши: «Открытие «украинского» стадиона! Сегодня в 16 часов открывается «украинский» стадион (Б.Васильковская, 51, вход с Прозоровской). Программа открытия: гимнастика, бокс, легкая атлетика и самый интересный номер программы − футбольный матч (в 17 час. 30 мин.)».

Стадион был забит. Против «Старта» противостояла команда одной из воинских частей. Стартовцы поначалу играли осторожно, стараясь не злить немцев. Однако спортивный азарт быстро взял свое, и вражеская команда была побеждена.

Немцев это раздосадовало. Однако нужно было указать неарийцам их место, и против «Старта» была выставлена сильная воинская команда «PGS». «Старт» буквально разгромил ее со счетом 6:0.

Единственная газета − «Новое украинское слово», выходившая тогда в Киеве не на немецком языке, подобострастно постаралась умалить эту победу: «Выигрыш этот никак нельзя признать достижением футболистов «Старта». Немецкая команда состоит из отдельных, довольно сильных футболистов, но командой в полном понимании этого слова назвать ее нельзя. И в этом нет ничего удивительного, ибо она состоит из футболистов, которые случайно попали в часть, за которую они играют. Также ощущается недостаток нужной тренировки, без которой никакая, даже наисильнейшая, команда не сможет ничего сделать. Команда «Старт», как это всем хорошо известно, в основном состоит из футболистов бывшей команды мастеров «Динамо». Поэтому и требовать от них следует значительно больше, нежели то, что они дали в этом матче».

19 июля, в воскресенье, состоялся матч между «Стартом» и мадьярской командой «MSG.Wal». Счет − 5:1 в пользу «Старта». «Новому украинскому слову» оставалось лишь невнятно отчитаться: «Несмотря на общий счет матча, можно считать, что сила обеих команд почти одинакова».

Венгры предложили матч-реванш. Он состоялся 26 июля. Динамовцев перед началом матча предупредили, чтобы «играли хорошо». Но они вновь сыграли «плохо» − 3:2. В пользу «Старта», конечно.

Немцы неистовствовали. Идея сверхлюдей была опозорена при огромном стечении «недочеловеков». Чтобы спасти положение, из Берлина была вызвана «самая сильная», «всегда побеждающая» команда «Flakelf». Газета «Новое украинское слово» буквально захлебывалась, превознося немецких бомбардиров, приводила баснословное соотношение пропущенных и забитых мячей. Однако о самом матче газета почему-то ничего не написала.

Матч состоялся 6 августа. «Старт» буквально уничтожил немецких футболистов. Украинцы и русские, сидевшие на трибунах, стали скандировать: «Ура! Бей немцев!» Немецкое командование поспешило прервать матч в самой его середине, когда стало ясно, что разгром неминуем.

Матч было решено доигрывать 9 августа. Футболистам дали три дня на размышление. Было недвусмысленно сказано: либо жизнь, либо поражение. О чем думали бывшие динамовцы в те жаркие летние дни 1942 года? Ведь еще никто не предполагал, чем закончится война. Что Советская Армия сумеет одержать победу и войдет в Берлин. Что в освобожденном Киеве уже летом 1944 года вновь будет открыт Центральный стадион, первое открытие которого сорвала война. Что состоятся матчи между киевским «Динамо» и «Спартаком». И «Динамо», как всегда, одержит победу. Что люди будут приходить на этот спортивный праздник с билетами 1941 года и билеты эти будут считаться действительными. Никто этого не предполагал. А пока немцы рвались к Сталинграду и Кавказу, а футболистам предстояло сделать выбор между смертью и спортивной честью.

9 августа вновь были расклеены афиши: «Сегодня на стадионе «Зенит» в 5 час. вечера состоится вторая товарищеская встреча лучших футбольных команд « Flakelf» и хлебозавода №1 «Старт».

Матч не продлился и 20 минут. Мячи динамовцев четко залетали в сетку вражеских ворот. Это был самый настоящий бой, только вместо винтовки у динамовцев был кожаный мяч.

После прерванного матча футболистов отвезли в Бабий Яр. Больше футбольных матчей вКиеве фашисты не проводили.

В пригороде Киева находился один из самых страшных лагерей смерти. Фашисты называли его «Сырецким». Однако в истории он остался под названием «Бабий Яр». В лагере фашисты варили из людей мыло, изготавливали удобрения и расстреливали, расстреливали, расстреливали...

В Бабьем Яру футболистов разделили. Ведущих игроков − Трусевича, Клименко, Коротких и Кузьменко − как самых опасных бунтовщиков сразу же отвели на расстрел. Остальные должны были медленно умирать от непосильных работ, голода и избиений.

Однако они выжили. После долгих скитаний по концлагерям Балакин, Гончаренко, Мельник, Путистин, Свиридовский и Сухарев были освобождены воинами Советской Армии. Они вернулись в родной Киев, работали в обществе «Динамо».

В 1965 году Президиум Верховного Совета РСФСР наградил оставшихся в живых участников «матча смерти» медалями «За боевые заслуги». Погибшие были отмечены медалями «За отвагу». Таким образом футбольная победа была приравнена к воинскому подвигу на поле боя. А на стадионе «Динамо» в Киеве был установлен монумент, посвященный подвигу отважных футболистов.

У послевоенных поколений советских людей не было ни оснований, ни возможности сомневаться в том, что летом 1942-го в захваченном фашистами Киеве состоялся матч, смысл и содержание которого имеют очень отдаленное отношение к игре в футбол.

Леденящее душу словосочетание «Матч смерти» обыгрывалось позже тысячи раз — в газетных публикациях и книгах, в документальном и художественном кино. Но самой благодарной площадкой для популяризации сюжета стало, конечно же, устное народное творчество. Киевская история, передаваясь из уст в уста, обрастала невероятными, фантастическими подробностями, а ее участники представлялись эпическими героями.

С точки зрения пропагандистского эффекта легенда о «Матче смерти» имела действительно выдающиеся рейтинги. Да и могло ли быть иначе? Стоит только представить себе эту картину: обнаглевшие от безнаказанности, озверевшие от ненависти ко всему советскому фашисты вызывают на бой, то есть на матч, футболистов киевского «Динамо», которым удалось выжить в этой мясорубке. Наши парни принимают вызов и громят врага в пух и прах.

Поражение вызывает у захватчиков приступ ярости и всех, кто позволил себе эту наглость — не встать на колени, оказать сопротивление представителям «арийской расы» и, более того, выйти в неравной схватке победителями, — сразу после финального свистка расстреливают из пулемета...

Вот как-то так. В деталях истории можно было найти немало разного рода противоречий, но общий ее характер имел все признаки монументальности.

Легенда о «Матче смерти» жила в своем первозданном виде примерно полвека. А затем наступили другие времена. К сожалению или к счастью — бог весть.

Афиша матча «Старт» — «Флакельф» 9 августа 1942 Фото: Commons.wikimedia.org

«Старт»

До войны киевское «Динамо» не относилось к числу грандов советского футбола, хотя представляло собой достаточно грозную силу. Так, в чемпионатах страны 1939-го 1940 годов киевляне занимали 8-е место, в 1938-м — 4-е, годом ранее становились бронзовыми призерами.

Когда началась война, многие динамовцы были мобилизованы. Кого-то зачислили в истребительный батальон Киевского укрепрайона, кого-то отрядили помогать милиции, а некоторые спортсмены были эвакуированы. К тому моменту, когда немцы захватили Киев, многие бывшие игроки довоенного состава «Динамо» находились уже на положении военнопленных в Боярском лагере.

Узнав об этом, заведующий секцией физкультуры Киева Дубянский и профессор Киевского университета, редактор профашистской газеты «Нове українське слово» Штеппа написали письмо на имя главы киевской управы Оглоблина с просьбой об освобождении «лучших мастеров спорта Украины». В список были включены 8 человек — Кузьменко , Трусевич , Клименко , Коротких , Балакин , Щегоцкий , Шацкий и Сухарев . Как ни странно, группу футболистов действительно освободили — под расписку о «лояльности новой власти». Иных вариантов выбраться из-за колючей проволоки просто не было.

Футболисты держались, разумеется, вместе, и вскоре всем им удалось устроиться рабочими на хлебозавод № 1 — редкая удача по тем голодным временам. Спустя время, когда жизнь окончательно вошла в новую колею, парни стали поигрывать в футбол — после смен, в свободное от работы время. Свою команду они назвали незатейливо — «Старт».

Непобедимые

Примерно в то же время в оккупированном Киеве возникла еще одна команда — «Рух», а вскоре у новых властей родилась идея о создании Украинской футбольной лиги. В начале июня 1942 года Штадткомиссариатом Киева было утверждено проведение регулярных футбольных матчей.

В первой официальной игре в рамках лиги (она состоялась 7 июня) «Старт» вынес «Рух», как сейчас сказали бы, в одну калитку — 7:2. Через 2 недели бывшие динамовцы разобрались со сборной венгерского гарнизона (6:2), потом переиграли сборную немецкой артиллерийской части (7:1), команду «RSG» (сборная железной дороги) — 6:0, «MSG. Wal.» (венгерская военная часть, 5:1), «GK SZERO» (сборная венгерских частей, 3:2)...

Наконец, 6 августа против непобедимого «Старта» вышла чисто арийская команда под названием «Flakelf», собранная из солдат и офицеров противовоздушной обороны, а также летчиков и механиков киевского аэродрома.

Состав «Старта» выглядел так: Трусевич, Клименко, Свиридовский, Сухарев, Балакин, Тютчев, Гончаренко, Чернега, Комаров, Коротких, Путистин, Тимофеев, Мельник. Результат матча — 5:1 в пользу киевлян — не оставил никаких сомнений в том, кто тут истинный хозяин положения.

Понятно, что уверенные победы «Старта» вызывали раздражение немецкого командования. Этой гегемонии необходимо было положить конец, и на 9 августа оккупационные власти Киева назначили матч-реванш между «Стартом» и «Flakelf».

Именно эта встреча и получила название «Матч смерти».

Матч

Легенда гласит, будто перед его началом в раздевалку киевлян вошел немецкий офицер и под угрозой лагерей и расстрела потребовал «организовать поражение». Так или иначе, но дебют сложился для немцев очень удачно: вскоре после стартового свистка они открыли счет. Однако Иван Кузьменко этот мяч быстро отыграл, а до конца первого тайма футболисты «Старта» отличились еще дважды. После перерыва немцы резко прибавили и сравняли счет, но концовка все равно осталась за киевлянами — 5:3.

Очевидцы рассказывали, что на стадионе бушевали в тот вечер нешуточные страсти: переполненный стадион «Зенит» ревел, скандируя антифашистские лозунги, а немцы тут же, прямо на трибунах, арестовывали самых буйных болельщиков, стреляли в воздух из автоматов и пистолетов...

Однако самих футболистов, главных виновников немецких несчастий, никто не тронул. После матча игроки сфотографировались на память и разошлись по домам. Победители еще и умудрились достойно отметить свой успех — выпили прямо в раздевалке принесенного кем-то из болельщиков самогона и неплохо закусили.

А вскоре штадткомиссар Киева Фридрих Рогауш издал постановление, запрещающее дальнейшие встречи немецких команд с киевлянами.

Фото: Кадр youtube.com

Рок

18 августа, через 9 дней после победы «Красной Армии» над «Вермахтом» (так предпочитали говорить киевляне), всех футболистов, работавших на хлебозаводе, действительно арестовали. Понятно, что молва сразу связала два этих факта воедино, однако версий на самом деле существует множество.

Так, согласно одной из них, динамовцы регулярно устраивали диверсии, подбрасывая в муку, из которой выпекали хлеб для немецких организаций, битое стекло. По другой, игроков заподозрили в связях с НКВД (сказалась ведомственная принадлежность «Динамо»).

Как бы то ни было, футболисты-заводчане Трусевич, Путистин, Кузьменко, Клименко, Гончаренко, Тютчев, Свиридовский, Балакин и Комаров оказались в застенках гестапо. Через месяц их перевели в Сырецкий концентрационный лагерь, где использовали на разных работах. Последним арестовали Коротких, у которого, как позже выяснилось, было реальное чекистское прошлое: при обысках у него нашли фото в форме майора советских спецслужб. Парня подвергли зверским пыткам, в результате которых у него случился сердечный приступ. Он скончался прямо в гестапо.

«В конце зимы 1943 года, — рассказывает Валентин Волков, тоже футболист, до войны выступавший за команды „Желдор“ и „Ротфронт“ , — бригада рабочих концлагеря на Сырце, среди которых находились и наши футболисты, копала траншею. И когда на одного из рабочих вдруг набросилась собака, тот, недолго думая, ударил ее лопатой по голове... И надо же такому случиться, что хозяином собаки оказался комендант лагеря! На следующее утро он выстроил всех, кто копал ту злополучную траншею, и дал им команду рассчитаться на „первый-второй“. Роковые номера пришлись на Колю Трусевича, Ваню Кузьменко и Лешу Клименко».

«Заключенные работали в городе, — подтверждает общую линию версии Владимир Ногачевский, ветеран дубля „Динамо“ . — Однажды в такую бригаду включили Трусевича, Кузьменко и Клименко. Им приказали асфальтировать двор у здания гестапо на улице Короленко, 33. Родственники узнали об этом, приготовили свертки с едой и положили невдалеке от места, где они работали. В это время во двор вышел начальник концлагеря Родомски с овчаркой на поводке. Собака унюхала запах съестного, начала теребить пакеты. Заключенные попытались ее отогнать. Родомски моментально поднял тревогу: бунт! Прибежала охрана, всех вернули в лагерь, уложили на землю лицом вниз и каждого третьего расстреляли... Кузьменко и Клименко погибли. А Коля Трусевич не попал в роковые третьи — он просто приподнялся на локте посмотреть, не миновала ли его беда. И получил пулю в затылок»...

Фото: Кадр youtube.com

Споры

В 1965 году Президиум Верховного Совета РСФСР наградил оставшихся в живых участников матча смерти медалями «За боевые заслуги», а погибшие были отмечены медалями «За отвагу». Таким образом, футбольная победа приравнялась к воинскому подвигу на поле боя, а на стадионе «Динамо» в Киеве был установлен монумент, посвященный подвигу футболистов.

Но споры вокруг этой истории не утихают до сих пор. Для полноты картины — датированная 1971 годом выдержка из рапорта оперуполномоченного КГБ майора N. (данные засекречены) на имя председателя Комитета госбезопасности Украины генерал-полковника Федорчука :

«Обращаясь к Вам с настоящим рапортом, я имею в виду ненужную, на мой взгляд, спекуляцию мифическим „подвигом“ футболистов киевского „Динамо“ в годы Отечественной войны.

Совершенно очевидно, что футболисты остались проживать на оккупированной территории, не предприняв попыток отойти с отступавшими частями Красной Армии, в рядах которой их присутствие было столь необходимо в тяжкий для Родины час.

Затем они охотно поддержали инициативу изменников Родины из представителей городской управы, которые при покровительстве оккупационных властей создали из оставшихся в Киеве спортсменов клуб мастеров спорта, а из футболистов — сборную команду города, в которую вошли игроки команд-мастеров „Динамо“ и „Локомотива“.

При наличии таких данных, все то, что до сего времени было сделано в плане прославления бывших футболистов киевского „Динамо“ в печати и кино, мне представляется серьезной ошибкой»...

Правда и вымысел о «Матче смерти»

«Матч смерти» (Киев, 1942 г.) — футбольный матч, организованный немецко-фашистскими оккупантами в Киеве 9 августа 1942 года для того что бы доказать спортивное превосходство «арийцев». Против сборной команды немецких ВВС «Люфтваффе» выступили не успевшие уехать из города футболисты киевского «Динамо».

Несмотря на угрозу расправы, «динамовцы» смогли выиграть матч со счетом 5: 3. После «Матча смерти» футболисты Н.Трусевич, И.Кузьменко, А.Клименко и Н.Коротких были взяты под арест и в скором времени расстреляны фашистами (награждены посмертно медалью «За отвагу»). А как все было на самом деле?

«Матч смерти», состоялся в оккупированном немцами Киеве. Сложившаяся в советские времена версия событий выглядит так: киевская футбольная команда, в составе которой было несколько игроков «Динамо», сыграла матч со сборной люфтваффе командой «Флакельф» (Flakelf) и выиграла представителей немецких ВВС. В отместку за публичное унижение фашисты расстреляли своих соперников по футбольной игре.

Значение футбольного матча

Сомневаться не приходится, матч имел место. К сожалению, соответствует реальным событиям факт расстрела гитлеровцами четырех бывших динамовцев: Н.Трусевича (признавался лучшим голкипером СССР), И.Кузьменко, А.Клименко и Н.Коротких. В действительности, игра вызвала большой интерес и прилив патриотизма у киевлян. Больельщики которые находились на трибунах стадиона в последствии вспоминали, что матч воспринимался не как простое спортивное соревнование, а как противостояние СССР и Германии. Тем не менее нужно согласиться, по-видимому, с теми, кто считает «матч смерти» пропагандистским мифом.

Матч. Учасники

Матч, который называют «матчем смерти» состоялся на стадионе «Зенит» (сейчас «Старт»). В футбольном матче участвовали киевская команда «Старт» и немецкая «Флакельф».

Команда «Флакельф»

«Флакельф» была самой сильной из команд оккупационных войск. В ее состав входили – летчики и зенитчики отборных частей ВВС Германии «Люфтваффе». Команду курировал сам Герман Геринг – правая рука . Как и «Старт», «Флакельф» имел только победы.

Команда «Старт»

В то время команда киевского «Динамо», начиная с 1936-го – постоянный участник советского первенства. Ко всему в 1936 г. вышел фильм «Вратарь», в котором снимались именно динамовцы. И как это бывает, после выхода фильма, как сказали бы сейчас, футболисты проснулись кинозвездами.

За команду «Старт» согласно афише играли: Трусевич, Клименко, Свиридовский, Сухарев, Балакин, Тютчев, Гончаренко, Чернега, Комаров, Коротких, Путистин, Тимофеев, Мельник.

Противостояние

1942 год, 6 августа — стадион был переполнен. Состоялась первая встреча этих команд и завершилась убедительной победой советских футболистов – 5:1. Три дня спустя оккупанты собрали на матч-реванш усиленную команду. Счет был открыт немцами. После Иван Кузьменко сравнял счет, и еще в первом тайме 2 гола забил Макар Гончаренко.

Во время перерыва к игрокам Старта в раздевалку зашел немецкий полковник и угрожая лагерями и расстрелом потребовал у наших футболистов сдать матч. Второй тайм проходил в равной и жесткой борьбе и немцам таки удалось сравнять счет. Но потом Старт смог вырвать победу 5:3.

После игры

О том что произошло после матча родилась целая легенда, которая последующие десятилетия была официальной версией – советские футболисты сразу были арестованы и расстреляны. Это опровергает архивная фотография, на которой игроки обеих команд запечатлены в дружелюбной атмосфере, а вечер после игры «стартовцы» провели в квартире своего тренера.

То, что футболисты остались живы после игры – факт. Еще один матч – 16 августа они сыграли с командой «Рух». Выиграв с разгромным счетом 8:0, эта игра для «Старта» стала последней.

Был ли расстрел?

Как утверждают некоторые исследователи, факт расстрела игроков был, но, как уже говорилось, не после матча. Историки считают, что мрачная легенда о расстреле киевских футболистов-героев была нужна для советской пропаганды.

В СССР отлично была налажена работа идеологической машины, по указке партии создавались образы героев, такие как или Александр Матросов… Нужны были свои герои-спортсмены, роль которых отлично подходила футболистам Старта или, судя по совковой пропаганде – Динамо. На такого рода примерах были воспитаны целые поколения.

Памятник футболистам «Динамо» - участникам «Матча смерти»

Расстрел

Расстрел советских футболистов, по мнению историков, имел место спустя год, и совсем не за победу в матче, а за то, что они, работая на хлебозаводе №1, насыпали в муку, из которой выпекался хлеб для немецких организаций в Киеве, битое стекло. Были арестованы Трусевич, Клименко, Кузьменко и Коротких. Надо заметить, что из 16-ти футболистов “Старта” фашистами были расстреляны четверо участников памятного матча.

Надо обратить внимание на такое обстоятельство: все расстрелянные футболисты были лейтенантами НКВД, так как спортивное общество «Динамо» относилось к этому ведомству. Окончательное расследование этого дела было закончено только в 2000-х годах. Следствием было установлено, что футболистов расстреляли по приказу начальника концлагеря, однако причину установить не удалось.

Таким образом, скорей всего, не было «матча смерти», то есть не имела места игра, ставкой в которой была жизнь футболистов.