Название: Белая кровь
Комментарий: Написано после прочтения рассказа Ильи Шпелера «Робин-игрушка», и просмотра фильма «Прощай дядя Том». Фильм снят в странном жанре, вроде черного юмора, но юморить на тему рабства… Хм.
Джонни, как всегда в это время, совершал конную прогулку. Огонек шел рысью, светило утреннее солнце. Негры уже давно вышли на работу.
Проехав по яблочной роще, он выехал к хлопковому полю и огляделся. Один из надсмотрщиков, на лошади, присматривал за работающими рабами. Вроде все было спокойно. Хотя…
Возле столба он заметил какое-то движение. Что там происходит? Порка?.Джонни шлепнул Огонька ладонью и пустил его галопом, прямо через поле. Ему казалось, что он вмиг домчится туда, но плантации отца были велики, и он оказался рядом со столбом только через 3 минуты.
Привязанный негр вскрикивал от каждого удара кнута, на его спине кое-где выступила кровь.
— Брайан, прекратите немедленно! — закричал он.
— А, Джонни, — протянул старший надсмотрщик. – Хочешь полюбоваться или сам поучаствуешь.
— Я сказал, прекратите! Снимите его! – он с трудом сдерживал разгоряченного Огонька.
— Но, я еще не закончил с этим отребьем! – нахмурился Брайан.
— Это приказ! – заорал Джонни. – Он – собственность моего отца, следовательно, и мой тоже. Я хочу, чтобы его сняли и отправили в бараки! Живо! – Он объехал их по кругу. – Или мне придется сделать это самому!
Брайан прикинул, что если единственный сын хозяина дотронется до этого дерьма, то его отец будет в гневе. Он махнул рукой, приказав своему подчиненному отвязать раба, и прикрепил кнут к поясу. Когда-нибудь Джон станет владельцем этой земли, возможно, тогда он поймет, что нельзя не наказывать рабов.
Негра отпустили, и он поплелся в сторону бараков, сначала медленно, потом быстрее, и в конце побежал. Брайан подавил в себе желание догнать того на коне и всыпать еще. Вскочив в седло, он поехал в другую сторону, вместе со своим напарником. А Джонни поскакал к реке, чтобы выкупаться и позволить Огоньку походить по воде, попить.
Гнедой конь был его другом. Отец подарил жеребенка сыну на 10ый день рождения. Мальчик много времени проводил с ним, и Огонек слушался только его. Когда Джонни скакал на нем, то чувствовал себя с ним единым целым, летящей стрелой, рассекающей ветер. Вот и сейчас, он на скорости проехал по воде, вдоль пологого берега речки, вырывая из воды длинное облако брызг. Он рассмеялся.
Накупавшись, Джонни ехал домой шагом. Возвращаться не хотелось, слишком хорошая погода была. Хотя солнце уже начало припекать. Значит скоро полдень, и папа спросит урок, заданный вчера.
Ковбойская шляпа болталась за спиной, Джонни хотел, чтобы волосы высохли. Он был похож на мать, та тоже была белокурой и красивой. Но, глаза были отцовские, темно-синие. Папа любил его больше, чем дочерей, которых у Джонни было трое.
Отдав Огонька конюху, он погладил его по теплой морде и сказал:
— Не скучай!
Раб о нем хорошо позаботится, в этом парень был уверен.
Дверь отца была приоткрыта, и Джонни, забрав из комнаты тетрадь, зашел к нему в кабинет. Папа, сидя в своем любимом кресле, просматривал какие-то бумаги. Наверное, связанные с плантацией.
— Папа, можно?
— Да, Джонни, проходи. – Он встал, аккуратно положил на стол бумаги и опять опустился в кресло. Он с удовольствием посмотрел на сына. Тот подрос и приобрел уже некоторую ширину плеч. Теперь его никто не спутал бы с девочкой, как раньше. – Решил?
— Да, папа. – Он зачитал условие задачи. – «Если один раб съедает фунт кукурузы в день. А я хочу купить еды 4 рабам на месяц. То сколько денег я должен отдать, учитывая, что 100 фунтов стоит 5 долларов».
— Так сколько?
— 6 долларов.
— Правильно. А если у тебя 20 рабов?
Джонни задумался, считая в уме, но в голову ничего не лезло.
— Ну, сколько? – не выдержал отец. – На месяц. Фунт в день. 20 рабов. Сколько стоит?
Парень не отвечал. Он чувствовал, что потеет, бледнеет, видя, что папа начал поглядывать в угол, в котором оставлял трость.
— Не знаешь, Джон?
— Я сейчас, папа. – Мозг отчаянно заработал: 4 раба — 6 долларов, а 20…
— Подай мне трость, — мягко попросил отец.
— Да, папа. – Джонни подал ему в руки. Тонкая ротанговая с красно-черной ручкой трость была любимым предметом отца, практически фетишем, с которым он редко расставался. Задумавшись о чем-то, он сгибал ее и снова выпрямлял. Вот и сейчас он это сделал, вызывая у сына мурашки.
— Я понял! В 5 раз больше рабов, в 5 раз больше денег. Значит, 30 долларов.
— Верно, Джонни. Молодец. Теперь почитай мне.
Парень взял со стола Библию и стал читать страницу, которую ему задали. По странице в день, с подготовкой перед сном. Это было нелегко, читать без запинки.
— Хорошо, мой мальчик. – Отец был удовлетворен и дал новое задание.
Они спустились вниз, в столовую, там уже накрывали. Мама и две сестры сидели за столом, о чем-то беседуя. Когда зашел отец, девочки замолчали и выпрямились.
Вулкан, личный раб хозяина, отодвинул его стул, помогая сесть.
— Что за дрянь! – Воскликнул отец, попробовав суп. – Не соленый! София!
— Питер, вкусный суп, — ответила жена. – Я попросила, чтобы Трикси не пересаливала.
— Я эти помои есть не стану! Вулкан, убери! Пусть второе подают. Джонни, ты будешь это есть?
— Я голоден, папа. – Ответил сын, но взял немного соли из солонки.
— Как хочешь, — пожал плечами Питер.
Дочери и жена ели так, не решаясь досолить, причем, делали вид, что суп очень хороший, и они в жизни не едали супа.
Подали второе, оно было лучше.
После обеда хозяин сказал:
— Джонни, идем со мной.
Он уже знал, что будет. В доме это происходило не часто, но когда случалось, сын должен был присутствовать. Сейчас ему 16, но когда-нибудь он будет хозяином всего этого. И ему необходимо знать, как воспитывать рабов.
— Вулкан, на дверь! – Приказал никого не пускать хозяин, зайдя в кухню. Раб остался снаружи. – Трикси! Сегодняшний суп – это просто издевательство!
— Простите, хозяин, — испуганно сказала негритянка, лет сорока, немного полноватая. – Миссис София приказала…
— Я — твой хозяин! И хочу нормально питаться! – Питер свистнул по воздуху тростью, повариха и Джонни вздрогнули.
— Да, масса Питер, завтра я хорошо посолю!
— Если опять что-то будет не так, отправлю на плантацию. Там всё едят, любую стряпню! – Он указал на низенькую скамейку. – Сюда!
Трикси наклонилась, подняв юбки, и взялась за края скамьи. Прицелившись, хозяин ударил тростью по тонким хлопковым панталонам. Рабыня терпела, закусив губу. Семь ударов, один под другим. И последний – поперек предыдущих.
— Всё. Пошли, Джонни, — сказал Питер.
Вечером все семейство сидело на веранде, Джонни играл в камушки, мать читала вслух, а отец, сидя в кресле-качалке, сгибал трость. Сестры, которые были на год старше мальчика, о чем-то болтали в стороне от родителей. Издалека слышалось пение негров. Значит, их работа уже закончилась.
Вулкан со спокойствием статуи, держал подсвечник рядом с Софией.
— Кто-то едет, — сказал Джонни, услышав цокот копыт.
К крыльцу подъехал старший надсмотрщик и, удерживая коня, поздоровался:
— Мистер Стивенс, миссис Стивенс, Джонни, ледиз.
— Здравствуй, Бейкер, — ответил хозяин. – Что случилось?
— Хотел поговорить, — он спешился.
— Идем, — они пошли в сторону беседки.
Джонни взял вороного коня за поводья и повел напоить возле конюшни. Вулкан последовал за хозяином, освещая дорогу. Проводив мужчин, он оставил подсвечник на полу беседки, а сам вышел и встал чуть поодаль, прислушиваясь к вечерним звукам. Это был крепкий негр 34 лет. Он помогал и охранял, следуя за хозяином, как тень.
— Рассказывай, Брайан, какие проблемы? – Спросил Питер, облокотившись на поручень беседки и вглядываясь в ночь.
— Твой сын помешал мне сегодня наказать раба. Всего 40 ударов получил, а я хотел ему 60 прописать, как лекарство от лени. – Сказал надсмотрщик.
— Как такое могло случится? Они же все на виду.
— Да, но этот, с двумя другими обезьянами, решил устроить себе выходной, сказали, что заболели. Но те, безмозглые, почти щенки, а этот взрослый!
— Почему их раньше не высекли? Джонни катается часов в 10.
— Тех высекли, дали по десятке и отправили воду таскать, а этого мне оставили. 4 часа провисел, пока я не приехал. И ничерта он не был болен, я больных за милю чую. Твой сын устроил ему выходной. — Усмехнулся Брайан. – Правда сесть или лечь на спину собака долго не сможет.
Питер помолчал, живо представив картину. Он много раз наблюдал за работой Брайана Бейкера, и знал, что крепкое тело пороть для того – удовольствие.
— Что ж, ты сам виноват, что поздно приехал, и Джонни это увидел. А уроду скажи, что допорешь его в следующий раз.
— Уже сказал. – Ответил Брайан. – Питер, тебе следует построже держать сына, чтобы не лез в твои дела.
— В мои он не лезет, только в твои! Он большой и знает, что плантация ему тоже принадлежит.
— Ты, похоже, рад, — Брайан сощурил глаза, глядя на хозяина.
— Я рад, что ему не все равно. Что хоть что-то его беспокоит.
— Всыпь ему, Питер. Хоть раз! Чтобы он вконец не испортился. Почему ты никогда его не порешь за такие вольности? Вообще ни за что!
— Так, не за что! Он только видит мою трость и уже трясется. Он хорошо себя ведет, учится. Да и женское общество его окружает. Были бы другие мальчишки в округе, он бы шалил. А то общается только с сестрами, да конем. – Питер сплюнул на землю. – Вулкан! Пошли домой.
Негр забрал подсвечник и зашагал чуть впереди хозяина, освещая ему дорогу.
— К тому же, Бейкер, порка ничего не даст, — продолжил Питер. – Джонни узнает, что это больно и еще сильнее будет переживать за гниль. Спаситель отбросов! Не это мне нужно! Совсем не это.
Брайан промолчал.
Услышав знакомое лязганье и скрип, Наталья постаралась отмахнуться от него. Но на этот раз вместо еды караульный принес чистую одежду. - Переодевайся, - приказал он и вышел.
«Вот и все», - эта догадка в первый момент даже обрадовала - хищные когти скоро выпустят их. Но потом стало страшно. Жутко страшно. Страшно до дрожи. Она вскочила, смерила тюремный прямоугольник быстрыми шагами. Кинулась переодеваться. Движения стали размашистыми, неловкими. Судорожно смотала в узел волосы, спрятала под чепец.
Какие мучительные минуты. Она тщетно пыталась совладать с чувствами, успокоиться. «Почему за мной не идут? Скорее бы. Хоть бы увидеть Сашу, спросить…». Но майор не появлялся.
Эшафот воздвигли на берегу канала у здания двенадцати коллегий. Обтянули черным сукном деревянные борта, расстелили красный ковер - экзекуция знатных особ должна проводиться с лоском. Театр!
Народ спешил увидеть представление. С раннего утра на площади не протолкнуться. Находчивые смельчаки облюбовали отличные места на крышах ближних домов.
Вот уже и хозяева эшафота на месте, разложили кнуты и щипцы. Публика в нетерпении возбужденно шумит. Интересно, …и страшно, …и холодно. Но влечет как магнитом.
Их вывели из крепости ярким утром. Свет больно ударил по привыкшим к темноте глазам. Большое косматое облако, сжалившись, закрыло солнце рукавом. Иван качнулся к родителям.
- Матушка, - тихо и сипло прозвучал его голос.
- А-ну, цыц! - грозно осек его охранник. - Не сметь разговаривать!
Наташа ободряюще моргнула сыну обоими глазами - Все будет хорошо. - Попыталась улыбнуться. Улыбка получилась жалкая, неуверенная, и Лопухина поспешила отвернуться от сына. Шипами вопросы: «Что нас ждет? Что будет с детьми?», много других «что?». Она встретилась глазами с мужем. Теперь уже он, как мог, старался взглядом успокоить ее. И с Бестужевой - «Аннушка, прости меня…», - слезы навернулись на глаза. Аня улыбнулась ласково, сочувственно изогнув брови. - «Не на тебе вина…».
Ввели на лодки. Охрана расселась на скамьи вдоль бортов, осужденных оставили стоять. Длинным шестом оттолкнули лодку от берега, гребцы налегли на весла. Легкая рябь на воде, тихие всплески, свежий, прохладный утренний воздух. И этот ветер, задевая тонкие вуальки памяти, хранящей восторги детства и юности, стремится наполнить легкие, ворваться в душу и овеять ее прозрачным, желтовато-зеленым и зеленовато-голубым. И в другой раз вздохнулось бы полной грудью, упоенно, слегка пьянея, забилось бы сердце… Но нынче не так: чистый и легкий поток ударяется о мышечный спазм и плотный заслон тревоги и выплескивается назад. И от того еще горестнее: не для них нынче эта природная благодать. Предательски щиплет в носу. «Не паниковать, только не поддаваться этому. Им не удалось заставить нас оговорить себя, повиниться в тяжких…», - рука непроизвольно потянулась к занывшему плечу, - «не могут же за одни только пересуды…, надежды… Но, после того, что уже было…», - сжимаются зубы, - «нужно готовиться к худшему… Елизавета дала обет…. Значит худшее - кнут…», - в который раз Наталья выстраивала одну и ту же логическую цепочку, и в который раз - «За что?! Нет!» - Ныло и сжималось внутри. «Если и можно наши разговоры назвать преступлением, то оно ничтожно. Приговор не должен быть столь жестоким… Приговор! - За что? Немыслимо… . Глупо… . Как страшный сон, но слишком долгий, невозможный… Больно! Во сне не бывает так больно… Давно бы проснулась… Нет, все наяву - Почему, Господи? Пощади», - глаза к верху, - держаться. «Почему не объявили заранее. Ведь легче, если б заранее знать… На это-то мы имеем право! А может - помилование?» - Воздушная, легкая мысль! - «И хотят напоследок подержать в страхе!». Но не к добру пристально осматривают их гвардейцы и отводят взгляд, едва кто попытается его перехватить. «Нет, нет, нельзя обнадеживать себя, вдруг не так, тогда слишком ужасно… Настроиться, настроиться на худшее… Что может быть в худшем случае? - Кнут… Но его не пускали в ход даже для Остермана, Миниха, Рейнгольда… Рейнгольд, ты представить себе не можешь…», - зажмурила глаза, самой себе отрицательно мотнув головой. «Так, что же все-таки?» - В пору выть по-собачьи. - «Ладно, что бы ни было! Переживем! Даже, если кнут», - стиснула кулаки, что есть силы, - « С матушкой…, с матушкой такое было… Говорят, снаряд в одну воронку дважды не падает», - Лопухина мысленно иронически рассмеялась. - «Только не в России! В России бывает все! Матушку обвинили во взяткоимстве, на самом же деле - не препятствовала любви дяди Виллима (Бедный дядюшка!) и императрицы Екатерины. Как будто, можно остановить любовь! Екатерина тогда уже на следующий год вернула матушку из ссылки. Кто бы мог подумать, что ее дочь… Взъелась на меня с самого детства, и вот отводит душу, куражится! Господи, ведь ты видишь, все видишь!»
Рыдания ее души прервались от толчка. Лодка причалила к берегу. Лопухина в страхе оглянулась. Совсем рядом, слева и чуть кзади возвышается черное, зловещее… Внезапно ослабели и подогнулись колени, и ком к горлу.
- Выходи по одному, как называю, - грозно крикнул начальник конвоя, - Лопухина Наталья…
Вылезая, она зацепилась за борт, качнулась. Степан дернулся к ней, но конвойный остановил его ударом приклада, другой схватил Наталью за руку, помог устоять на ногах.
- Анна Бестужева…, - ее подхватили под локоть заблаговременно, обошлось без спотыканий.
- Лопухин Степан (выглядел спокойным, посторонняя помощь не потребовалась)…, Лопухин Иван (встал, как вкопанный, обхватив себя руками, конвойные нетерпеливо вывели под локти), Путятин Иван…, Мошков Иван…
Построив, бледную, жалкую вереницу людей подвели к ступеням «театра» . Взгляды зрителей жадно впивались в их лица, фигуры, одежду… Каждый боролся с желанием закрыть голову руками, рубахой, спрятать под мышку…
К барьеру эшафота подошел секретарь Сената Замятнин, натужно, громко начал объявлять приговор, подписанный Елизаветой:
«Мы уповали, что показанное милосердие (в деле свергнутых министров) с наичувствительнейшим удовольствием будет принято не только осужденными, но и их фамилиями…
Степан Лопухин с женою Натальей и ее сыном…, забыв страх Божий и не боясь страшного суда его, несмотря ни на какие опасности, не обращая внимания, что по первому делу они находились в подозрении и содержались под арестом, презря милости оказанные им, решились лишить нас престола…
Лопухины же Степан, и Наталья, и Иван по доброжелательству к принцессе Анне и по дружбе с бывшим обер-гофмаршалом Левенвольде, составили против нас замысел, да с ними графиня Анна Бестужева, по доброхотству к принцам и по злобе за брата своего Михайлу Головкина, что он в ссылку сослан, забыв его злодейские дела и наши к ней многие по достоинству милости. И все они в течение нескольких месяцев часто съезжались в доме графини Бестужевой, Степана Лопухина и маркиза де Ботта, советуясь о своем замысле.
Жена его Наталья и Анна Бестужева были начальницами всего злого дела и привлекли: князя Ивана Путятина, по делу принцессы бывшего не только в подозрении, но и в розыске; Софью Лилиенфельд, …
Наталья Лопухина, будучи статс-дамой, самовольно ко двору не являлась и, хотя о том неоднократно говорено ее родным, но она не слушалась. …»
Осужденные слушали и не верили тому, что слышат. Так просто, так складно, будто они и в самом деле злодеи, коварные заговорщики. Наталья услышала: «… колесовать…», - и, как будто, никак не могла вспомнить значение этого слова. Но и не забыла полностью, оно стояло где-то рядом, тяжелое, но не могло быть употреблено применительно к ней. «… от того их всемилостивейше…», - да, так и должно было быть. Помилование - это понятно. Но: «… кнутом, урезать языки…» - и это помилование? Это ошибка.
Секретарь закончил читать. Конвоир подтолкнул Лопухину в плечо. Она шагнула на ступень эшафота, где, заложив руки за спину, поджидали свою жертву заплечные мастера. В полусне упал и разбился стеклянный пузырь со льдом, брызнули невидимые осколки. Она шла, не сопротивляясь, оглядываясь по сторонам растерянным взглядом. Нужно было быстро понять что-то и что-то сделать. Но никак не удавалось схватиться за ниточку… Как бывает во сне: нужно быстро решить задачу, и время уже на исходе, а ты все возишься, ошибаешься…
Один из палачей приблизился к осужденной и сорвал мантилью с ее плеч.
Длинный сутуловатый парень из первого ряда, дожевывая пирожок, крикнул:
- Ну-тка, поглядим, что то за статс-дама!
С разных сторон послышалось еще несколько смешков и подобных выкриков.
- Лопухина! А не врали - хороша чертовка! - Громко и смачно произнес чей-то насмешливый голос.
Наталья Федоровна резко обернулась к толпе: унижение, боль, безвозвратность…. Публично! Она прижала руки к груди, отступая от палача и бледнея, хрипло прошептала, - не надо. Не смейте …, нет!
Не обращая внимания на мольбы своей жертвы, кат рванул ткань сорочки. Лопухина заплакала и попыталась оттолкнуть от себя его руки. Увидев заминку, подошел второй. Но приговоренная к экзекуции, не желая признавать неотвратимое, отчаянно забилась в их руках: плакала, отбивалась, изловчившись, вцепилась зубами в кисть одного из мучителей. Тот чертыхнулся, высвобождая руку, процедил:
- Ну, ты меня запомнишь, красавка, - и, ухватив за волосы, резко развернул ее лицом к своему помощнику, который взял бывшую статс-даму за обе руки и, круто повернувшись, вскинул к себе на плечи, как мешок.
- Ты гляди, какая прыткая, - хохотнул любитель пирожков.
- И не жалко тебе ее, - тихо сказала, стоящая позади него, женщина.
- А что, - ответила ей, бойкая бабенка с бегающими мелкими глазками, - пущай и она попробует, как кнутом приласкают. Не все ж им только пряники.
- Уймись, бесстыжая, - смерил ее тяжелым взглядом здоровенный бородатый мужик, - ну как, если б ты была на их месте, весело б тебе было?
- И то верно. За что их так, баб-то? Не ровен час, до смерти запорют…, - пронесся в воздухе сердобольный шепоток.
Остроглазая торговка, подбоченясь, собралась было ответить им всем, как полагается, но в этот момент душераздирающий вопль повис над площадью, и все другие голоса стихли.
Все внимание толпы снова обратилось к Наталье Лопухиной. Кнут, падая тяжело и хлестко, впивался в тело, а, отпуская жертву, издавал неизменный сипяще-чавкающий всхлип. Глубокой бороздой оставалась его кровавая роспись на выгнутой в тщетном усилии спине. Дыхание останавливалось от каждого удара, чтобы прорваться с сукровичной пеной истошным протяжным криком до следующего счета - следующего камня на весах монаршей фемиды. Хрипели в надрыве голосовые связки. Слезы застилали черные, в одни зрачки, глаза. Перед глазами русые волосы и толстая шея палача-подмастерья. На них грязь и розовая слюна Натальи. От пронзающей насквозь боли рывком вскинула голову кверху - глубокое синее небо и безмятежно белые облака - удачное дополнение к картине несправедливости и невозможности. Разорванное сознание не породило ни единого слова, которое могло быть адресовано этой бездонной выси. Нечленораздельной первозданной мольбой ушло туда сообщение о необоснованно жестокой и бессмысленной расправе.
Мыслей не было. Не думала, не ждала. Рвалась, рвалась и рвалась. Бесполезность борьбы бесформенными лохмотьями вскидывалась в оглушенном разуме, но существо повиновалось животному исступлению инстинкта. Казалось, не будет конца, или это конец….
Потом почувствовала, как опускается вниз на деревянный настил помоста. Палач сдавливает горло. Еще не окончена экзекуция. Вспомнила, что еще предстоит… Сжать зубы, противиться. Жить…, воздуха… Клубится серый, мерцающий туман. Закашлялась. Груботканая ловушка захватила и потянула наружу все от самых ключиц. Полоснула остро-едкая боль и разлилась расплавленным свинцом. Последний крик захлебнулся кровью, и навалилась липкая, тяжелая темнота.
Лопухина потеряла сознание и уже не слышала, как палач, крикнув: «Кому язык, дешево продам», - бросил к ногам собравшего люда еще горячую часть ее плоти. Она не могла видеть, как отскочил в сторону тощий паренек, по виду - студент, его меловобледное лицо и дрожащие руки. Говорливая баба с маленькими злыми глазами застыла, как каменное изваяние. На рукаве бородача повисла его маленькая, полненькая жена. Гвардейцы стыдливо натянули ей на голову чистую тонкого хлопка сорочку, продели в рукава безжизненные руки, затолкали в рот свернутую жгутом тряпку, края завязали на затылке, уложили на телегу животом вниз. Все с трудом переводили дыхание. А на театр уже поднималась следующая жертва - Анна Бестужева.
Люди почувствовали, как сжимается нутро, в ожидании повторения, только что увиденного, представления, с жалостью смотрели на осужденную: хрупкая, русоволосая, словно прозрачная - выдержит ли?
Анна Гавриловна казалась спокойно-усталой. На душе же тоска. «Оттолкнуть охранника, спрыгнуть со ступеней и бежать, бежать отсюда без оглядки!» - Мелькнула в голове детская, отчаянно ищущая спасения мысль. Но Анна Бестужева, дочь вице-канцлера Головкина, вдова любимца Петра I Павла Ягужинского, жена обер-гофмаршала Михаила Бестужева, была не девочкой, а взрослой, рассудительной женщиной, к тому же, настолько выдержанной, насколько и сама никогда от себя не ожидала. Поднявшись на залитый кровью эшафот к палачу, она открыто, с обреченным спокойствием посмотрела ему в глаза. Он был зол, от него шел отчетливый запах пота и алкоголя. Но, встретившись взглядом с большими, карими глазами жертвы, в которых не было ни ненависти, ни мольбы, ни даже явного страха, а только вопрос: «Кто ты? - Ведь человек, не зверь? Я не должна бояться тебя?», вдруг смутился, отвернулся в сторону и снова искоса, исподлобья, с непривычным чувством неуверенности посмотрел на Бестужеву. Она сняла с себя золотой, сверкающий бриллиантами крест, протянула его палачу. «Это Вам», - ее голос был ровным и грустным, со вздохом: таким, которым говорят, передавая нечто ценное тому, кому доверяют. Рука ее не дрожала, дрогнула рука опытного заплечного мастера. Загнанные в отдаленные ниши души его, казавшиеся давно забытыми чувства стеснили грудь. «Закончить все побыстрее, прийти домой и залить вином, прогнать от себя все то, с чем невозможно жить…». За все время экзекуции он больше не посмел взглянуть в эти глаза. Но кнут ложился на ее спину мягко, едва рассекая кожу. Захватывая в щипцы краешек ее языка, палач мысленно молил: «Только не дергайся и не кричи. Ради Бога, не кричи!». Анна Гавриловна не кричала.
В дальнейшем в тот день работа заплечного мастера как-то не пошла. Ни при наказании сдержанного, терпеливого Степана Васильевича, ни его в голос рыдающего сына, ни других приговоренных к экзекуции, палач не проявлял обычного усердия.
Экзекуция близилась к завершению. На эшафоте получал свою долю кнутов Александр Зыбин. Среди толпящегося люда шустро проталкивался торговец пирожками.
- Пирожочки, пирожочки, с пылу, с жару, - звонко выкрикивал он, - с мяском, с картошечкой, с капусткой, с грибочками. Кто желает? Пирожочки…. - Был он веселый и расторопный. Чистый фартук и белые нарукавники внушали доверие.
- А-ну, иди сюда, - позвал его из открытой кареты хорошо одетый вельможа. - Почем пирожки?
- По гривеннику любой, ваше благородие, - поклонился ему лоточник.
Вельможа купил пару пирожков, один протянул своему молодому спутнику, похоже, сыну. Юноша откусил пирожок и скривился, пережевывая тесто с обжаренным луком.
- Пирожки с мясом, - хмыкнул он. - Да, в них мяса столько же, сколько правды в этом «лопухинском деле»!
- А ты помалкивай! - грубо одернул его отец. - А то, не ровен час, - он ткнул белым пальцем, - сам угодишь в такой вот пирожок.
Когда к Наталье вернулось сознание и способность, сквозь застилавшую глаза пелену, различать окружающее, она обнаружила, что лежит на телеге, которая, со скрипом раскачиваясь, медленно куда-то движется. Чья-то рука с нежностью провела по ее волосам. Какое странное и неожиданное ощущение. «Может все-таки - все сон? Или я уже умерла, и это ангел пришел за мной и погладил своим крылом? Но мог ли Господь принять меня после всего, что из-за глупости моей произошло?». Она повернула голову - это был муж. Лицо бледно-серое, черные круги под ласковыми карими глазами, седые влажные волосы прилипли ко лбу и вискам. Она хотела спросить у него, куда их везут, что с сыном, еще что-то, но не смогла: оскальзываясь, с трудом удержалась на краю обрыва, с которого, грохоча, срывались тяжелые камни, норовя увлечь ее вниз, туда, где, как зыбучий песок, распростер свои мягкие, удушливые объятия обморок. Сжав зубы, с помощью Степана она села, прижалась лбом к его плечу. «Вот на что они обрекли нас: неужели, я больше никогда не смогу ничего спросить, больше никогда не смогу ничего сказать. Никогда - какое страшное слово», - она судорожно сглотнула - нет, плакать она не станет. Раздражала насквозь промокшая, бесполезная повязка. Наташа со стоном вытащила ее изо рта, стянула через голову, отбросила, стараясь не смотреть.
Главным элементом кнута является длинный плетёный кожаный ремень круглого сечения, который разделяется на собственно плетёную часть (или тело кнута ), фол и крекер . Тело сплетается из длинных полос кожи и постепенно утончается к концу, на котором крепится узкий ремень - фол; к фолу крепится крекер, состоящий из конского волоса либо синтетических материалов. При нанесении удара с замахом по мере утоньшения конец кнута и в особенности фол может развивать сверхзвуковую скорость, из-за чего крекер производит характерный громкий звук, напоминающий щелчок или хлопок. Этот щелчок пугает рогатый скот, что и используют пастухи. Кнуты также могут быть из других материалов, например, из синтетических верёвок или лент, иные материалы менее распространены.
В основном кнут имеет твёрдую рукоять (к примеру, из дерева). Кнуты с отсутствующей рукоятью иногда называются «змеёй» (англ. Snake ), в начало иногда добавляют мешочек с дробью для утяжеления.
Отдельно стоит упомянуть кнут, использовавшийся в России до середины XIX века как орудие наказания и пытки. По свидетельству Н. Н. Евреинова («История телесных наказаний в России», 1913 г.) кнут для наказания состоял из трёх частей: деревянной ручки длиной примерно 0,35 м, прикреплённой к плетёному кожаному столбцу длиной около 0,7 м, оканчивавшемуся медным кольцом, к кольцу уже крепилась «рабочая» часть длиной тоже примерно 0,7 м. Последняя, «рабочая» часть изготавливалась из широкой полосы толстой воловьей кожи (около одного сантиметра толщиной), согнутой для придания дополнительной жесткости уголком (уголок вдоль полосы кожи) и загнутой на конце в виде когтя. Иногда края рабочей части затачивались. Эту часть кнута предварительно вымачивали в специальных растворах, например, вываривали в воске или молоке, и высушивали на солнце [ ] . «Рабочая» часть кнута могла быть дополнительно оплетена тонкой проволокой для придания кнуту дополнительной жёсткости. Таким образом, кнут палача был тяжёлым ударным орудием [ ] . Правильный удар кнутом должен был рассекать кожу и подлежащие ткани до костей - это служило индикатором, что палач бьёт в полную силу (во времена Ивана Грозного, если палач бил слабо - рисковал занять место наказуемого) [ ] . Во время нанесения ударов кнут отсыревал в крови и терял жёсткость, поэтому после каждых 10-15 ударов кнут меняли на новый .
Применение кнута
Орудие телесного наказания
На протяжении практически всей своей истории кнут также использовался как мощное орудие наказания, и в этом качестве применяется в ряде стран даже в наше время. Наказание совершалось весьма медленно и требовало большого напряжения сил от исполнителя. По словам Котошихина , «в час боевой бывает ударов 30 или 40», а по свидетельству графа Мордвинова , относящемуся к XIX столетию, «для 20 ударов потребен целый час». Кнут употреблялся и как орудие пытки : подсудимый, привязанный за кисти рук, на верёвке вздергивался на воздух в дыбе и в этом положении получал удары кнутом. Смертельный исход наказания кнутом был явлением весьма обычным; об этом единогласно свидетельствуют все русские и иностранные писатели как XVII века, так и позднейшей эпохи. По словам князя Щербатова [уточните ссылку (уже 847 дней) ] , почти все наказанные кнутом умирают или при самом наказании, или вслед за тем, «некоторые из них в жесточайшем страдании, нежели усечение головы , или виселица , или и самое пятерение ».
Тяжесть наказания кнутом зависела не столько от числа ударов, сколько от силы их и способа нанесения. Говарду один палач сознался, что тремя ударами кнута может причинить смерть, проникнув до лёгких. Бывали примеры, говорит Якоб (1818), что палач с первых трёх ударов перебивал позвоночник , и преступник умирал на месте; наоборот, бывали примеры, что 100 и даже 300 ударов не причиняли заметного вреда здоровью преступника. Таким образом, отмена Елизаветой Петровной смертной казни и замена её наказанием кнутом фактически свелась к установлению вместо простой казни квалифицированной; имеются даже указания, что столь частое выражение «бить кнутом нещадно» понималось исполнителями XVIII века , как приказание засечь преступника до смерти. B старину для излечения ран от кнута на спину наказанного надевали тёплую шкуру только что убитой овцы (лечебник XVII в., Олеарий).
О наказании кнутом упоминает уже Судебник 1497 года , но особого распространения оно достигло в XVII веке, в терминологии которого оно именовалось также «жестоким наказанием» и «торговой казнью ». По Уложению 1649 года , большая часть преступных деяний, даже самых незначительных, влекло за собой наказание кнутом или отдельно, или в соединении с другими наказаниями. Позднейшие указы XVII века расширяют применение кнута до крайних пределов, назначая его за работу в воскресные дни (1668), за нищенство (1691), за выбрасывание на улицу или накопление против дворов (в Москве) навоза и всякого помёта (указы 1686, 1688 и 1699 гг.).
Дальнейшее расширение сферы применения кнута явилось результатом уничтожения смертной казни при Елизавете Петровне. Наказание кнутом сопровождалось вырезанием ноздрей , клеймением и ссылкой ; в тех же случаях, когда оно, с 1753 года, заменяло собой смертную казнь, к этому присоединялось ещё возведение на виселицу или положение головы на плаху. Свод Законов 1832 и 1842 годов, по которому наказание кнутом было добавочным наказанием к ссылке в каторгу , в значительной степени сузил сферу применения кнута, оставив его лишь для тех преступлений, которые до Елизаветы Петровны влекли за собой смертную казнь, во всех же остальных случаях заменив его плетьми .
Число ударов кнутом никогда не определялось законом, который в XVII веке различал лишь простое и «нещадное» битье и лишь для пытки определил максимальное число ударов в 150 (боярский приговор 1673 г., на практике, впрочем, не соблюдавшийся); в XVIII и XIX вв. число это доходило до 400 и более. В XVII веке число ударов не определялось даже и в судейском приговоре, а предоставлялось на рассмотрение исполнителей; по словам князя Щербатова, и в XVIII веке наказание кнутом назначалось «без счёта». Свод Законов предписывал, чтобы в судебном приговоре точно означалось число ударов кнутом, сообразно вине, но судейскому произволу никаких пределов положено не было.
Вопрос об отмене кнута возбужден был императором Александром I , который для обсуждения его учредил в Москве особый комитет; последнему Высочайше объявлено было, что «наказание кнутом, будучи бесчеловечной жестокостью, которой усиление зависит от произвола палача, следовало бы отменить». Комитет также высказался в этом смысле, но дело кончилось лишь указом 1817 г. об отмене вырезания ноздрей, уничтожение же кнута было отложено до издания нового Уголовного уложения, так как опасались, что объявление об этом в виде отдельного указа возбудит в народе мысль, «будто и всякое уголовное наказание с сим вместе отменяется». По тем же соображениям не привело к практическим последствиям и вторичное обсуждение вопроса о кнуте в 1824 году государственным советом, который почти единогласно принял мнение, уже предварительно Высочайше одобренное, об уничтожении кнута.
Таким образом, в 1817 уродования преступников полностью прекратились.
Если раньше, в Московской Руси, на каждом шагу можно было встретить человека с отрезанным ухом, носом, языком, то в 18 веке это было изжито.
Также в 1822 г. отменили и многократное сечение: было положено виновного в нескольких преступлениях сечь только за самое тяжкое из них, а в ссылку отправлять только после выздоровления.
Постепенно наказание кнутом все чаще заменялось плетьми: в проекте Уложения 1813 г. публичное наказание плетьми от 5 до 100 ударов, сопровождаемое ссылкой или тюрьмой давалось за убийство, причинение тяжкого вреда здоровью, изнасилования и др. немногие подобные преступления средней тяжести.
В то же время, для женщин кормящих грудью, производство экзекуций откладывалось на 1,5 года со времени родов.
Значительно смягчились наказания за оскорбление царя и его приближённых.
Произошло это при личном участии самого Александра I. Он многократно рассматривал дела об оскорблении себя и часто отменял самые суровые приговоры.
Так описан забавный случай, когда пьяный мужик вошёл в харчевню, не сняв шапку, начал кричать и браниться. Хозяин, указав на висячий в харчевне портрет царя потребовал снять шапку и замолчать, на что мужик, глянув на портрет государя закричал «плюю на тебя, да и на портрет тоже». В прежние времена его подвергли бы великим истязаниям и вечной каторге. Но государь, лично рассмотрев дело постановил: «вместо наказания сказать мужику, что я плюю и на него».
В 1824 г. снова возник вопрос об отмене кнута. В Государственном совете Адмирал Мордвинов подал записку против этого истязания «Кнут есть мучительное орудие, которое раздирает человеческое тело, отрывает мясо от костей, режет по воздуху кровавые брызги и потоками крови обливает тело человеческое; мучение лютейшее всех других, ибо все другие, сколь бы болезненны они не были, всегда менее продолжительны, когда для 20-ти ударов кнутом потребен целый час, а иногда мучение продолжается от восходящего до заходящего солнца… пока сохраняется кнут бесполезно реформировать наши законы: правосудие будет всегда оставаться в руках палача. Необходимо как можно скорее отменить это кровавое зрелище, карая преступников выставлением у позорного столба в цепях и особой одежде.
§ 5. Свод Законов 1832 г.,
Результатом изменения отношения к телесным наказаниям и общей гуманизации общества стал Свод Законов 1832 г., где торговая казнь встречается лишь в 50 случаях за самые опасные преступления. По нему:
Кнут: всегда сопровождался клеймением и ссылкой на каторгу, его давали за умышленное богохульство, за святотатство, преступления против «высочайших особ», бунт, сочинение пасквиля, взятку, убийство, кражу младенца, мужеложство, за воровство, грабёж, разбой.
Число ударов не должно было превышать 50 ударов, причём за каждый лишний удар судьи платили штраф в 200 рублей.
Изменился и порядок исполнения наказания: если раньше человека взваливали на спину помощника палача или били впроводку то теперь применялась «кобыла». Кобыла – это толстая доска в человеческий рост с 3 отверстиями для рук и шеи. Одним концом она врывалась в землю. Преступника обнажали до пояса, просовывали руки в отверстия, а с другой стороны прикручивали ремнём, притягивали к доске шею, завязывали ноги и начинали наказание.
Конструкция кнута осталась прежней:
К деревянной рукояти кнута крепилось кнутовище (иногда называемое "косой", "косицей"), представлявшее из себя скрученные наподобие женской косы узкие длинные ремни, а уж к кнутовищу подвязывалась ударная часть, т. е. "язык". Длина косы колебалась от 2,0 м. до 2,5 м. и подбиралась индивидуально под рост экзекутора. Общая длина кнута превышала 3 м. , если к этому прибавить длину руки палача, то легко понять, что момент силы такого удара был огромен и превышал момент силы при ударе любым другим орудием, даже топором. Из литературы известно, что опытные палачи ударом кнута с легкостью ломали человеческие ребра; внутренние органы (печень, почки, легкие) трескались, мышцы отставали от костей и т. п. В целом можно сказать, что характер травм, получаемых при порке кнутом, более всего соответствовал травмам от падения с большой высоты. Для сравнения тяжести травмирования можно привести такую статистику: достоверно было известно, что взрослый здоровый мужчина выносит 2 000 палочных ударов по спине не умирая, но 200 ударов кнутом считались безусловно смертельным наказанием (не случайно ещё Николай Первый негласно запретил судьям присуждать наказания в 200 или более ударов кнутом) . Известны случаи забивания насмерть всего 40 ударами кнута. Процедура эта тоже оказывалась не очень скорой. Дело в том, что после каждого удара "язык" кнута требовалось насухо вытереть от крови; намокший "язык" терял свою жесткость и делался неэффективен. Именно по этой причине через каждые 12 - 15 ударов "язык" кнута переменяли: старый выбрасывали и привязывали новый. .
Язык изготавливался из полосы толстой свиной кожи, вымоченной в крепком соляном растворе и высушенной под прессом таким образом, чтобы придать ее поперечному сечению V-образную форму. "Язык" имел длину около 0,7 м., которая никогда не менялась, удар наносился самым его концом. Удар плашмя считался слабым, непрофессиональным, мастер д. б. наносить удары только острой частью "языка". Жесткая свиная кожа рассекала человеческое тело подобно ножу. Палачи пороли обычно по-двое, при этом удары наносились поочередно с правой и левой сторон. Каждый из палачей клал свои удары от плеча осужденного к пояснице таким образом, чтобы они не пересекались. Следы кнутов на спине человека оставляли узор, напоминавший "елочку". Если экзекуцию проводил один палач, то ему надлежало после каждого удара переходить на другую сторону, дабы чередовать удары справа и слева.
Кнут был уникальным орудием, используемым только в России и производивший неизгладимое впечатление на иностранцев. Описан случай, когда после войны 1812 г,сын маршала Даву тайно купил 2 палаческих кнута и вывез их в Париж, где они произвели настоящий фурор. Многие иностранцы заявляли о необходимости введения кнута и у себя на родине, но кнут так и остался чисто русским орудием.
Всё более ясной становилась неприменимость торговой казни как наказания. Одной из важнейших причин была полная зависимость числа страданий от палача.
Порка кнутом была искусством, которому нужно было долго учиться. Виртуозное владение кнутом делало палача, фактически, хозяином человеческой жизни. Опытный кат (палач) мог забить человека насмерть буквально 3 - 4 десятками ударов. Для этого, обычно, палач умышленно клал несколько ударов в одно место. Такие удары раскалывали на куски внутренние органы - печень, легкие, почки, вызывая обширные внутренние кровоизлияния. И, наоборот, в том случае, если палачу следовало спасти жизнь наказуемого, он мог выпороть его так, что человек оставался вообще неповрежден. Описан случай, из воспоминания пастора Зейдера, которого 2 июня 1800 г. в Санкт - Петербурге подвергли порке кнутом, нанеся 20 ударов: "< ... > «Вдруг в воздухе что - то просвистело; то был звук кнута, страшнейшего из всех бичей. Не касаясь моего тела, удары слегка задевали только пояс моих брюк...» Приговор был исполнен; меня отвязали, я оделся сам и почувствовал, что существую еще среди людей."
Здоровье Пастера Зейдера спас за взятку знаменитый петербургский палач Никита Хлебосолов, выпоровший не пастора, а полено под ним. Его виртуозность была такова, что из многочисленных наблюдателей обман не заметил никто.
Подкуп палачей был распространенным явлением и, в зависимости от взятки, палач мог наказать слабо или убить «на кобыле». Причем и то и то он мог сделать практически безнаказанно, поскольку человек непосвященный не мог, глядя на ход наказания определить цель палача: исполнить надлежаще, послабить или забить до смерти, настолько неотличимы были движения палача при различных целях. В подтверждение приведу пример, когда администрация каторги узнала о подкупе палача и, разумеется, постаралась помешать запланированному убийству. Некие Губарь и Васильев были приговорены к сравнительно мягкому наказанию - 48 ударам кнута. Молодым (обоим менее 30 лет), здоровым и сильным мужчинам перенести подобное наказание было вполне по силам (смертельной обычно признавалась порка в 200 и более ударов кнутом). За экзекуцией наблюдали с полдюжины официальных лиц и все они сошлись во мнении, что палач работал с одинаковым усердием. Вот только результаты порки оказались для Губаря и Васильева различны: первый умер прямо на кобыле, второй благополучно ушел после экзекуции в тюрьму и прожил еще много лет.
Плети: назначались в 29 статьях за преступления, ранее караемые торговой казнью. Плетьми били: за оскорбление должностного лица, за сопротивление властям, тяжкие раны и увечья, скотоложство, лживую присягу, злостное банкротство. Часто применялись для усмирения бунтовщиков.
Публичное наказание плетьми обычно сопровождалось со ссылкой, отдачей в арестантские роты и смирительные дома.
Плети не прорезали кожу, как кнут, но были очень болезненны. Опытный палач с 2-3 ударов мог вызвать потерю сознания.
Для составления ясного представления об этом инструменте я приведу его описание:
Плеть состояла из 3 частей: к деревянной ручке было приделано железное
Место действия:
Колхоз «Вперед» Новопокровский район
Краснокаменский край
Сегодня Людку - женщину лет тридцати с пяти - избили до полусмерти.
Просто так. Ни за что.
Просто Ритке Годжа по прозвищу Измена захотелось лютой порки.
Людку сняли с работы, освободили из телеги и, приковав к столбу на «лобном месте» бесконечно долго Измена избивала кнутом вымещая на этой скотине свое плохое настроение - она избивала несчастную по её спине кнутом разбив ту в совершенные лохмотья, каждый раз извлекая из неё вопли и брызги крови - она не знала сколько та получила кнутов - она просто её секла а когда та проваливалась в забытье обливала соленым раствором и продолжала истязание...
Когда рука устала верный был признак что это животное получило никак не меньше ста двадцати кнутов, но Измена не желала останавливаться - решив передохнуть она сорвала с ног несчастной остатки жалких шлепанцев и велев своим подмастерьям стараться, села передохнуть наблюдая как те заставляя несчастную страдать проволочными плетьми секли ей пятки, превращая каждую из них в кусок окровавленного мяса а потом еще останавливали кровь солью... а потом истязание продолжилось пока на каждую ступню не прилетело по крайней мере сто тридцать ударов плетьми... тогда Измена приказала идти им вон и продолжила истязание Лидки избивая её по попе все тем же кнутом, периодически обливая вновь...
Было три часа дня когда Измена принесла раскаленную смолу... что залила в её самые глубокие раны под невероятный визг истязуемой...
А после, дав несчастной слегка отдохнуть, Измена к вечеру вернулась и, подвесив ей на дыбе на вывернутых руках продолжила её истязание все столь же уверенно и жестоко работая кнутом - она избивала ей столь жестоко как не секла не в жизнь ни одну скотину, избивала насаждаясь своей властью и её криками, избивала просто из-за того что ей хотелось именно вот так превратить кого-нибудь в кусок окровавленного, истекающего кровью кричащего, даже хрипящего от боли, исходящего воплями и слезами...
Людка была для ней скотиной для избиений, скотиной для порки - они все рабыни были для неё скотиной...
Людка давно уже перестала кричать лишь что-то хрипела а она все еще забавлялась с ней - когда несчастную отцепли её отволокли оставляя кровавый след в карцер. Потом Измена ради интереса прикинула - та получила только от неё никак не меньше трехсот ударов, а так еще и её опричники избили той пятки что та долго не смо... стоп! Не сможет ходить? Сможет... На углях сможет... а нет, то пусть пеняет на себя!
Лидия... такая же несчастная, наполненная страданиями и муками Лидкина подруга по несчастью - Лидке было на десять лет старше по календарю но... им вообще нельзя было сказать сколько лет до того каторжанки ужасно выглядели... она вчера как уже и не первый месяц работала «на телеге» - она была сослана на каторжные работы на полгода на этот непосильный труд - их использовали вместо лощадей.
Из пятнадцати рабынь что тогда угораздило попасть на ферме в немилость к Измене за преступление которого они не совершали сейчас в строю - то есть несчастные видели друг друга хотя бы раз в день или спали в одном и том же сарае - осталось человек десять не больше.
Рабыням категорически запрещалось между собой разговаривать - Измена узнав о каждом таком разговоре избивала обеих, избивала кнутом не жалея несчастных словно это был самый страшный проступок в их жизни.
Было лето и несчастных после избиения оставляли прикованными на солнце, могли посадить в ту вонючую бочку или приковать на раскаленной железной крыше...
Лидку вчера избила Измена лично - она, как старший надзиратель с раннего ура и до позднего вечера моталась на своем Уазике по полям и стройкам, нагоняя ужас и страх на изможденных работой рабынь...
За работами наблюдали надсмотрщики - дюжие парни вооруженные кнутами и дубинками, что никогда не оставались без дела.
Единственным условием было не избивать каждый день до смерти - рабыни сами отдавали концы от непосильной работы, издевательств, голода и болезней...
Людка, Лидка успели испробовать на себе многое - от чего то их двоих и малолетнюю дочь Людки Лариску команда Измены ненавидела особенно люто.
К ним относились гораздо хуже чем самый жестокий хозяин относиться к свой скотине.
Рабынь заставляли работать по шестнадцать часов в сутки - минимум. Всегда находился повод оставить их на работе еще и еще - несколько раз Людка просто напросто встречала следующий рабочий день все так же запряженной в телегу.
Лидка подвергалась со стороны Измены изощренным наказаниям, переходящим в пытки - для неё за любой малейший проступок было только одно наказание в сто ударов кнутом - не важно была она избита вчера или утром - Измена никогда не щадила несчастную наслаждаясь каждым воплем находящейся на грани помешательства о страданий, боли и непосильной работе женщины.
Лидия ходила почти голой - на поясе болталась старая измазанная грязью вонючая тряпка в которой уже нельзя ничего было угадать чем это было прежде.
Людка была одета чуть лучше - на её худых плечах болтались гнилые остатки халата что даже не прикрывали, а наоборот только придавали более ужасающий вид её облику.
Пару раз им даже - скорее развлечения Измены - позволялось ходить в старых, совершенно разбитых, совершенно стоптанных и превращенных в кучу грязи, ошметок кожи, веревок и проволоки шлепанцах
Они спадали с ног несчастых рабынь стоило только сделать шире шаг или не удержать их на грязных с растрескавшимися пятками ногах - за каждое такое нарушение следовало наказание.
Измене понравилось такое развлечение и в скором времени она собиралась обуть всех рабынь все в те же истоптанные, совершенно разбитые, изорванные шлепанцы.
Лидка... Лидка вот уже третий день не теряла свои шлепанцы - истлевшая подошва с несколькими столь же ветхими ремешками что столь отчаянно молотила её по натруженным пятками держалась крепко... Измена велела пришить шлепанцы к её ногам чтобы те никуда не делись...
Каждый шаг теперь дополнительно для ней отдавался болью в ногах, что были прошиты грубыми стежками столь же грубой нитки.
Это было недавнее изобретение Ритки Годжи по прозвищу Измена - Лидка перед этим попробовала на себе ей извращенное воображение - Лидку избивали кнутом с утра до вечера и на её теле не было ни единого живого места - она была словно одна большая постоянно кровоточащая рана.
Ей нравилось заставлять ходить несчастную по раскаленным углям - просто так она снимала её с работы и гоняла пока та не падала и не начинала подпрыгивать задыхаясь от воплей и крика а потом, когда Лидка выползала ей прижигали теми самыми углями её пятки;
Лидку она ставила стоять просто так держа в руках по два ведра раствора и всякий раз когда из рук несчастной падали ведра её избивали так что она падала на землю, а потом опять же кнутом её заставляли подняться и все начиналось заново;
Лидку, прицепившись к очередной ерунде приковывали рядом с муравейником там чтобы её пятки оказывались в нем и после истязания кнутом оставляли лежать облив еще и медом наблюдая за конвульсиями несчастной;
Её запрягали в телегу которую и пустой было сложно сдвинуть с места и нагрузив ей сверх меры, гнали все тем же кнутом а когда она падала, то заставляли продолжить путь дальше и этому не было ни конца ни краю;
Лидку, избив в очередной раз Измена приковала к раскаленной солнцем железной крыше и так оставила на сутки...
Она голодала и падала от усталости засыпая каждую выпавшую на её долю секунду отдыха.
А издевательства Измены становились все изощреннее и все с большей жестокостью она вымещала свой гнев на несчастной женщине.
Лидку заставляли работать по двадцать часов и на ночь заковывали в колодки, Лидку морили голодом и мучили жаждой или наоборот коримили соленой селедкой и обливали тем же раствором и оставляли на утро на солнце - самые страшные истязания она готовила ей на зиму когда босую голую женщину можно будет гнобить и гнобить на какой-нибудь стройке избивая в мороз так что снег будет вокруг красным, истязать её пятки чтобы видеть кровавые следы её шагов...
Измену аж колотило от таких мечтаний - она сама себе не знала от чего именно её хочется ей мучить столь долго и изощренно. И сейчас было важным не раздавить эту рабыню до смерти, продлив агонию её жизни..
А Лидка не думала... у неё не было ни сил ни желания думать как в ней еще теплиться жизнь - её отупевший от работы и постоянных избиений и унижений мозг был не способен думать и что либо решать кроме простейших команд. Она не знала на сколько её хватит но... Но каждый день сменялся новым и приносил ей все большие страдания.
Сегодня она опять целый день издевалась над несчастной сняв ей с работы иоправив на стройку - она загнала её в мульду с раствором приказав работать в нем целый день.
Все это уместилось в месяц с той порки Лариски и истязания Людки на колючей проволоке.
Опускалась ночь но прежде чем вернуться в свою хату в километрах в пятнадцати от этого места, Измена решила заглянуть на ферму где работали только молодые - не старше шестнадцати лет - девки-рабыни и среди них была та Лариска из-за которой так страдала ей мать.
Лариска была там - Измена это даже слышала по колокольчикам что были на крючках закреплены на грудях той девки.
Ей захотелось столь же жестоко, но теперь иначе поразвлечься с дочкой.
Она открыла дверь громко крикнув «Пезды! Стройся!»
Продолжение следует.
